Вот уже десять лет он слушает дома. То, что ему нужно, находится не сразу.
Многоквартирный дом в несколько этажей, тридцать лет назад его построили из дрянного бетона и дешевой стали подрядчики, которые попилили с чиновниками разницу в смете. Атавизмы такого коррумпированного строительства встречаются везде. Вымирают они, как правило, постепенно: начинают заедать двери, выходят из строя лифты, но до окончательного разрушения могут пройти долгие годы. Прислушиваясь к основанию здесь, он понимает, что это другая история.
Его волнение растет. Дыхание учащается. Он бормочет, расспрашивая стену из мертвецов, требует, чтобы они сказали ему точно.
Дом построен на болоте — мертвецы чувствуют, как сырость проходит сквозь них, поднимаясь из глубины земли. Подвальные стены уже крошатся. По фундаменту сочится вода. Долго так продолжаться не может. Дом вот-вот рухнет.
— Вы уверены? — шепчет он снова, и основание смотрит на него бесчисленными, запорошенными пылью, кровоточащими глазами и говорит да. Дрожа всем телом, он поднимается на ноги и обращается к менеджеру управляющей компании, который стоит с ним рядом.
— Эти старые дома, — начинает он, — на вид страшные, да и построены тяп-ляп, так что сырость у вас будет и дальше, но особенно беспокоиться не о чем. Больших проблем нет. Стены выдержат.
Он хлопает ладонью по колонне рядом и чувствует, как вибрация уходит по ней сквозь рыхлый, эродированный фундамент, сквозь основание из мертвецов вниз, в воду.
В кошмарном сне он стоит на коленях перед стеной истерзанной плоти. Она ему уже по грудь. Основание растет. Но всякому основанию нужны стены, а это сгодится и под храм.
Он просыпается в слезах и, шатаясь, спускается в подвал. Основание шепчет ему, оно уже приподнялось над землей; теперь оно переходит в стены.
Ждать приходится всего неделю. Основание растет. Оно медленно, но увеличивается. Наращивает стены, расширяется, захватывая все новые строения.
Три месяца спустя в новостях проходит сюжет о той многоэтажке. Теперь она похожа на разбитого параличом человека: стены перекошены, весь южный угол завалился, сложившись внутрь. В пролом видны комнаты, покинутые, трепещущие на краю гибели. Из руин выносят пострадавших.
На экране мелькают цифры. Погибших много, шестеро из них дети. Он прибавляет звук, чтобы заглушить шепот основания. Слезы текут из его глаз, он начинает всхлипывать. Сидит, обхватив себя руками за плечи, и негромко тоскливо воет; прячет лицо в ладони.
— Вы этого хотели, — говорит он. — Я заплатил. Пожалуйста, отпустите меня. Мы в расчете.
В подвале он ложится лицом вниз и плачет прямо в землю, в основание под собой. Оно смотрит на него снизу вверх, похожее на свалку поломанных горгулий. Моргает, вытряхивая из глаз песок, и смотрит. Его взгляд жжет.
— Теперь вам есть что поесть, — шепчет он. — Господи, пожалуйста. Я сделал это, пусть все кончится. Оставьте меня. Вам теперь есть чем утолить голод. Я расплатился. Я дал вам, что вы хотели.
В дыму и копоти своего сна он продолжает идти и слышать голоса потерянных и одиноких товарищей: от их криков некуда деться, они как атмосферные помехи. Основание тяжело лежит на расплющенных барханах. И шепчет сдавленным голосом, как всегда, как с самого начала.
Это основание он построил сам. Давным-давно. Далеко за морем, между двумя странами, на границе которых творился тогда хаос. Он был в первой пехотной (механизированной) дивизии. И выжил. В последних числах февраля, десять лет назад. Прямо перед ними в траншеях, вырытых поперек пустыни, засел противник — это были мобилизованные, дула их пулеметов и автоматов торчали сквозь проволочное заграждение и строчили, строчили без перерыва.
Подошла его бригада, и он вместе с ней. Раствор замесили быстро: всего за полчаса снаряды и ракеты растолкли людей в траншеях, как пестик толчет содержимое ступки, перетерли их с крупным песком в хорошую, густую, красную кашу. Подошли танки, стремительные, как игрушки, подрагивая ненужными пушками. В тот раз им предстояла другая работа. Впереди у них были плуги, и они двинулись вперед, оставляя за собой глубокие борозды в песке. С обыденной деловитостью они сталкивали горячий песок в траншеи, засыпая им все, что в них было — и кровавую мульчу, и оторванные руки и ноги, и еще живых людей, одни из которых пытались отстреливаться и бежать, другие поднимали руки, сдаваясь, а третьи просто кричали, широко раскрыв рты, и в эти рты сыпался песок, забивая им глотки, обнимая их со всех сторон, так что они некоторое время еще брыкались, а потом становились вялыми и безразличными, и песчано-кровавый раствор цементировал их вместе с мертвыми друзьями и частями друзей в окопах, которые они сами вырыли для себя в пустыне.
Вслед за танками с плугами к строительной площадке подошли боевые машины пехоты М2 «Брэдли», они окружили участок пустыни, из которого торчали еще кое-где руки и ноги погребенных, дергаясь, точно лапки насекомых, и сигнализируя о том, что процесс строительства не завершен. Патронами калибра 7.62 мм они полировали насыпь до тех пор, пока все, что нарушало ее монотонность, все, что еще грозило как-нибудь выбраться на поверхность, не было похоронено внутри и прихлопнуто снаружи.
Ну, а затем пожаловал и он, точнее, они на БЗМах — бронированных землеройных машинах. Последние редкие пули, выпущенные из мелкого стрелкового оружия, еще отскакивали, звеня, от их бульдозерных скребков. Ему выпало завершать работу. Своим скребком он полировал поверхность, убирая строительный мусор — невесть откуда взявшиеся палки и куски древесины, винтовки с забитыми песком стволами, тоже похожие на палки, руки и ноги, торчавшие, как палки, набитые песком оторванные головы, с которых постепенно сползала земля, обнажая их во всей красе. Раздавив все, что еще торчало из песка, он тонким слоем раскатал это поверх траншеи, а затем засыпал грязью и песком.
25 февраля 1991 года он помогал строить основание. А когда несколько часов спустя он глядел на гладкие, словно граблями причесанные акры пустыни, в его ушах раздался ужасный звук. С жуткой ясностью сквозь горячую, засыпанную красным песком землю он увидел мертвецов, уложенных в длинные ровные траншеи, которые поворачивали под прямыми углами, словно стены, пересекались, развертывались веером, уходя на целые мили вдаль, образуя план не просто дома или дворца, а города. Он видел людей, из которых замесили раствор для строительства, видел их обращенные к нему глаза.
Основание было везде. Оно говорило с ним. Его голос ничем нельзя было заглушить. Ни во сне, ни наяву.
Он думал, что оно останется там, в неестественно плоской пустыне. Надеялся, что за тысячи миль его шепот будет неслышен. Он вернулся домой. И тогда начались его сны. Его персональное чистилище из огненных колодцев, окровавленных небес и дюн, меж которыми скитались его погибшие товарищи, одичавшие от одиночества. Других мертвецов, тех, что составляли основание, было куда больше. Тысячи и тысячи. Они простирались в бесконечность.
…доброго утречка, — шептали они ему мертвыми сухими голосами, — светлого утречка — хвала господу — ты создал нас такими…
