Он попросил почитать что-нибудь еще, и Полянский велел ему достать журнал, спрятанный за томиками Панферова. Там была большая повесть Писателя, которую Сергей прочитал от начала до конца, не обратив внимания, что уже почти стемнело, и не заметив, как заботливая Клава подвинула к его креслу столик с ужином.
Он ехал в электричке и думал: какой он, к черту, филолог, если даже понятия не имел, что где-то, на задворках старого книжного шкафа доживающего последние дни Сталинского лауреата, есть совсем другая литература, совершенно не похожая на ту, которую он равнодушно читал к семинарам, литература, способная так обжигать?
Конечно, ни о какой курсовой по творчеству Писателя он уже не помышлял. И вовсе не от того, что он передумал изучать его, а просто в сознании никак не соединялись Писатель и Анастасия с ее «маститыми». Чтобы никого не шокировать, он покорно взял другую тему, что-то про «пафос созидательного труда» в одной из поэм Твардовского, но никак не мог приступить к ней. Вместо этого каждую субботу с утра пораньше он отправлялся в Москву, а затем в Переделкино, чтобы снова и снова рыться на задворках книжного шкафа на даче Полянского, выбирая для чтения то Булгакова, то Платонова, то Замятина и даже Солженицына, наконец разрешенного Митричем. Уезжал он с дачи, как правило, в ночь на понедельник (на дом потаенных книг Митрич по-прежнему брать не разрешал) и лишь в электричке давал себе выспаться. Только в самом конце семестра он вспомнил про курсовую, которую для приличия все-таки надо было написать.
Вот тут-то и появилась Оксана. Собственно, она была и раньше, то есть училась с ним в одной группе с первого курса, но он никогда не обращал на нее внимания. Она не входила в число тех длинноногих девиц в коротких юбках или обтягивающих джинсах, в излишне расстегнутых блузках или полупрозрачных водолазках, девиц, которые составляли предмет его непостоянного интереса все студенческие годы. Невысокого роста, с крепкой, хотя и довольно стройной фигурой, с небольшой грудью, едва заметной в лыжных свитерах, которым она отдавала явное предпочтение перед всем иными видами одежды, с короткой стрижкой и почти мальчишеской челкой, Оксана казалась ему частью декорации, на фоне которой разворачивалось насыщенное действие его развеселой жизни.
В этот день он сидел в читальном зале и механически переписывал главы из какой-то монографии по Твардовскому. Читать всю монографию, как, собственно, и поэму, не было времени. Анастасия уже не раз подходила к нему с настойчивым требованием показать ей хотя бы часть работы. От тупого однообразного списывания очень быстро захотелось курить, и он спустился под лестницу. Мальчишки дымили в университете на всех лестничных площадках, и после безуспешной борьбы ректората с этим позорным явлением таблички «Не курить» были заменены на таблички «Место для курения». Девочки старались с сигаретами в здании не светиться, так как в то время это считалось, пусть и негласно, чем-то аморальным, но самые отчаянные отвоевали себе место для курения в тупичке под лестницей, которая вела в читалку. Там же обсуждались все самые секретные девичьи темы, что иногда привлекало в тупичок и некурящих, которые, правда, выходя оттуда, старались не попадаться на глаза преподавателям, чтобы не быть заподозренными в пагубной привычке. К последним принадлежала и Оксана, поэтому Сергей немало удивился, увидев ее в небольшой группе сокурсниц, жавшихся под лестницей с сигаретами.
Он остановился у противоположной стены, в том месте, которое было видно от читалки, и закурил с независимым видом, показывая, что и стесняться ему нечего, и слушать их неинтересно. Но обрывки разговора все же долетали до него.
– …так какой, ты говоришь, журнал?
– «Москва», – ответила Оксана. – Последний номер за шестьдесят шестой и первый за шестьдесят седьмой.
– И что, потом ни разу не переиздавали?
– По-моему, ни разу.
– А дай почитать.
– Нет, девочки, – извиняющимся голосом проговорила Оксана, – мне самой на одну ночь дали. Сегодня возвращать.
– А как думаешь, в нашей библиотеке есть?
– Есть, да не про вашу честь, – вмешался Сергей, быстро поняв, о чем идет речь. Всего три недели назад он сам держал в руках эти номера «Москвы» с «Мастером и Маргаритой». – Не выдадут их вам. Не вы-да-дут! – проговорил он по слогам.
– Это почему?
– Чтобы не забивать ваши светлые головы буржуазными идеями, чтобы завтра, придя в советские школы, вы воспитывали борцов за светлое будущее, а не истеричных хлюпиков, называющих себя русскими интеллигентами. – Финальную цитату он произнес с хорошо знакомой всем картавостью и в том же духе продолжил: – Перечитайте лучше роман «Мать». Очень своевременная книга!
– Да пошел ты! – сказала одна из девчонок, бросила сигарету и обратилась к подружкам: – Пошли, девочки.
И вся компания вереницей потянулась на лестницу.
– Вот и разберись: то ли я пошел, то ли девочки пошли… – как будто в пустоту проговорил Сергей.
– Все остришь! – оглянулась на него шедшая последней Оксана, и на ее невыспавшемся лице он увидел снисходительную, но, как ему показалось, добрую улыбку.
– А ты правда «Мастера» читала?
– Правда, – сказала она и остановилась. – А ты?
– Читал. И еще «Роковые яйца».
– А это чье?
– Его же.
И ему впервые захотелось поговорить о том, что он прочитал за эти последние месяцы. Впервые, потому что раньше это была какая-то только ему принадлежавшая тайна, никак не связанная со всей той жизнью, которая его окружала и которой он сам жил все дни за исключением выходных. Даже с Митричем они ничего не обсуждали, лишь перебрасывались фразой-другой. Говорить же об этом с однокурсниками или со своими мимолетными подругами казалось и вовсе немыслимым. А с этой девочкой почему-то захотелось. Может быть, из-за ее доброй улыбки или из-за того простодушного выражения лица, с которым она смотрела на него. Но говорить в стенах института, где принято было обсуждать лишь творчество «маститых», желания не было.
– Ты домой? – спросил Сергей.
Оксана кивнула.
– Подожди, я сейчас только вещи заберу.
Он побежал в читалку. Улыбаясь девчонкам нахальной донжуанской улыбкой, пробился без очереди к стойке, сдал ненавистную монографию, сунул в портфель тетрадь и выбежал в институтский двор, где Оксана уже ждала его.
Он пошел провожать ее до трамвайной остановки, и его как будто прорвало. Все впечатления, которые накопились в нем за то время, что он ездил на дачу к Полянскому, вдруг хлынули наружу. Он говорил и говорил, а она слушала, почти не перебивая, лишь иногда нарушая его монолог робкими вопросами, которые заставляли говорить с еще большим вдохновением. Они уже давно стояли на остановке, трамвай подходил за трамваем, но ни он не мог остановиться, ни ей не хотелось его перебивать. В конце концов он предложил пройтись пешком, хотя, как выяснилось, жила она не близко.
Потом он часто провожал ее из института, не обращая внимания на удивленные взгляды однокурсников, считавших его заядлым донжуаном, а ее – непримечательной провинциалкой, равно как и на презрительные ухмылки своих бывших пассий.
