Левицкий сдвинул брови, забарабанил пальцами по столу, откашлялся и сказал:
— Насколько я вас понял, наше задание — чемодан. Однако найти его можем или случайно, что равняется одному шансу из тысячи, или выйдя на след двух агентов, заброшенных из Западной Германии. Они будут охотиться за чемоданом, а мы — за ними. Пограничники в курсе дела?
Генерал кивнул:
— За последние дни в этом районе пограничники не выявили никаких нарушений государственной границы.
— Не исключено, что бандеровские агенты перейдут на нашу территорию черт знает где. Я уже не говорю о других вариантах: к нам засылали шпионов под видом демобилизованных солдат…
— Все может быть, — перебил полковника Роговцев. — Начальники областных управлений госбезопасности западных областей предупреждены, и они должны помогать вам. Пограничники тоже. Фактически это все, что мы могли сделать. На завтрашнее утро заказаны билеты на самолет. Вопросы есть?
Кирилюк заерзал на стуле.
— Что у вас? — понял его Роговцев.
— Моя жена, — нерешительно начал Петр, — из этого города, и там живет ее брат…
— Не возражаете, Иван Алексеевич? — посмотрел генерал на Левицкого. Тот кивнул. — Можете взять ее с собой. Держите связь с местными товарищами, не пренебрегайте любой информацией. А впрочем, не мне тебя учить, Иван Алексеевич.
Генерал проводил их до дверей кабинета, что–то прошептал на ухо Левицкому. Друзья улыбнулись и попрощались.
Отец Андрий Шиш устроился в тени на веранде и неторопливо щелкал косточками счетов, подбивал прибыль за последний месяц.
— Ох–хо–хо, грехи наши… — недовольно сопел он, записывая колонку цифр. Обижаться было трудно, и все же по привычке охал и стонал, проклиная всех обольшевиченных, начавших забывать церковь.
Честно говоря, отец Андрий несколько лицемерил, проклиная прихожан, — здесь, в глухом селе, со всех сторон окруженном лесами, он чувствовал себя не так уж и плохо. В лесах еще прятались остатки бандеровских банд, и, пугая крестьян карой не только божьей, а и человеческой, его милость настойчиво утверждал авторитет греко–католической церкви, в то же время заботясь и о таких проявлениях уважения к святому дому, как денежные и натуральные взносы. С деньгами, правда, было тяжеловато: до ближайшего базара в райцентре километров сорок лесными проселками — хорошенько подумаешь, прежде чем поедешь. Но приходского священника, как ни странно, дары натурой устраивали даже больше.
Почти никто не знал (его милость не без оснований хранил эту тайну), что в нескольких километрах отсюда, в дремучем заболоченном лесу, куда даже по ягоды не ходили, скрывался куренной УПА и брат отца Андрия — Роман Шиш.
Ромко не отступил с немцами — был уверен, что Советы долго не продержатся: придут то ли американцы, то ли англичане (разные ходили слухи) и установят давно ожидаемую власть, при которой он, Роман Шиш, сразу станет заметной фигурой. Шли дни, месяцы, миновал уже год после войны, от Шишова куреня остался пшик — одни погибли, другие явились с повинной, — а Советская власть крепла, крестьяне, раньше боявшиеся бандеровцев, начали создавать отряды самообороны, и Ромку́ в последнее время приходилось отсиживаться то на глухом лесном хуторе, то у знакомого лесника, а то и в сыром тайнике в чаще. Слава богу, что брат под боком…
Вот почему отец Андрий с охотой принимал от прихожан за крестины, Свадьбы и прочие церковные церемонии не деньги, а натуру: подсвинок — за свадьбу; куры, утки, мера зерна — за похороны… На все была твердая такса, от которой его милость никогда не отступал. С Ромка же — брат братом, а денежки врозь — брал вдвое против базарной цены: мол, надбавка за риск. Благо, у Романа были советские деньги — когда–то, еще во время войны, ограбил сберкассу.
Брат служил отцу Андрию и для устрашения паствы. Однажды председатель сельсовета попробовал нажать на приходского священника: обложил налогом и заставил подписаться на заем. Отец Андрий сказал несколько слов Ромку — председателя подстерегли ночью, зверски избили и замучили, а тело бросили в канаву. Церковный староста (свой человек, священник, хотя и со скрипом, все же делился с ним) дал понять: так будет с каждым… Боялись отца Андрия, ох и боялись — не столько адских мук, как мук здешних. В селе хотя и есть «ястребки», да пользы от них — тьфу, прости господи!.. Днем красуются — карабин за плечом, вояка хоть куда, а ночью? Посты у сельсовета, почты, чуть дальше — за сельпо… А те же — сукины сыны! — все входы и выходы знают: если не в селе, то подстерегут на проселке, в лесу. Нет, лучше не связываться…
Боялись и не знали, что бандеровцы сами дрожали перед жителями, что осталось их у Ромка десятка три с небольшим и стоило хорошенько прочесать леса, навалиться всем обществом, так и не пахло бы той нечистью.
Поймут это потом и будут клясть последними словами трусость да извечную крестьянскую мешковатость. А пока что выжидали, боялись не только тех, из лесу, но и с подозрением и опаской смотрели на уполномоченных, собиравших налоги и подписывавших на заем, говорили всякое о колхозах, с удивительной быстротой пересказывали все, что слышали, — хорошее и плохое. Выжидали, однако почтительно снимая шляпы и перед председателем сельсовета, и перед приходским священником.
Отец Андрий жил не в селе возле церкви, а на хуторе, где стояла небольшая часовня. Ему что́ — если надо, через десять минут будет: слава богу, лошади молодые и резвые, а бричка такая, что сам председатель райисполкома, увидев, расстроился. Хотел было конфисковать, да вспомнил, что церковь не зависит от государства, и только с обидой почесал в затылке. Бричка эта еще больше поднимала авторитет отца Андрия — председатель сельсовета ходил пешком. У этого, правда, большая брезентовая кобура с наганом и, говорят, граната в кармане, но это так, для мальчишек. В войну всего насмотрелись…
Отец Андрий щелкал на счетах полуавтоматически — мыслями был далеко от цифр, считал от нечего делать, лишь бы время убить, — ориентировочную сумму дохода знал заранее. Думал: непременно надо поехать в город. Даже до его глухого угла дошли слухи, что после смерти митрополита среди верхушки униатской церкви начался разлад — нашлись даже крикуны, требовавшие не признавать Ватикан и святейшего пастыря божия — папу римского, призывавшие прихожан слушаться властей и — ох, грехи наши тяжкие (его милость начинал сердиться от одного лишь воспоминания об этом)! — открыто, с кафедры, осуждать тех, кто выступает против Советской власти.
Пока митрополит был жив, такого не было. Покойный был крутого нрава, не терпел возражений и быстро убирал непокорного со своего пути. Отец Андрий вполне одобрял действия преосвященного. Теперь, когда церковь отделили от государства, нужна твердость. С волками жить — по–волчьи выть. Вспомнив стычки с местным начальством, отец Андрий рассердился, толстая шея налилась кровью, а большие ноздри приплюснутого, будто продавленного, носа задрожали — были похожи на большие черные дырки между красными лоснящимися щеками. Даже вспотел. Расстегнул сорочку на груди (дома отец Андрий не церемонился) и, бросив счеты, громко крикнул:
