— Я могу набрать что у-гэ-о-дэ-эн-о, — похвалилась она, расправляя крылья. — Если не верите, проверьте, пожжалуйста — пэ-о-жэ-а-эл-у-и краткое-эс-тэ-а.
— Знаете что, — предложил Мило, продолжая пятиться, — не могли бы вы сложить такое предложение: «до свидания»?
Пчела легко взлетела и неторопливо закружилась над Мило.
— Неужжели вы боитесь меня? Это не-до-ра-зу-ме-ни-е. Я не кусаюсь. — Она заложила шикарный вираж вправо. — Даю честное — че-эс-тэ-эн-о-е — слово, намерения у меня самые мирные. — И, вернувшись на крышу палатки, она принялась обмахиваться одним крылышком. — Зззадайте мне любое, самое сложжжное слово, какое только зззнаете, и я сложжжу его. Ну же, скорее! — От нетерпения Пчела даже пританцовывала.
«Выглядит она вполне дружелюбно», — подумал Мило (хотя кто ж его знает, как оно выражается, дружелюбие, скажем, дружелюбного шмеля?). Он попытался вспомнить какое-нибудь трудное слово.
— Ладно, наберите «сейчас», — наконец сказал он, потому что сам не знал, как оно пишется — то ли «сичас», то ли «щас».
— Вот словечко так словечко! — проговорила Пчела, подмигнула хозяину фургона. — Мне надо подумать. — Она нахмурилась, потерла лапкой лоб и стала ползать взад-вперед по крыше. — Сколько у меня времени на ответ?
— Не больше десяти секунд! — в азарте крикнув Мило. — Считай, Тактик!
— Это надо жже, надо жже, надо жже, — бормотала пчела, лихорадочно шевеля лапками. Но не успел Тактик пролаять «десять», как она произнесла скороговоркой: эс-е-и краткое-че-а-эс.
— Правильно, — одобрил хозяин палатки, и все захлопали в ладоши.
— Значит, вы знаете, как пишутся все-все слова? — спросил восхищенный Мило.
— Почти все-все, — поправила его Пчела-Наборщица не без гордости. — Дело в том, что когда-то я была самой обыкновенной рабочей пчелой-цветочницей — целыми днями я летала по луговым цветам, а иногда, но слишком редко, мне перепадала работа на дамских шляпках. И вот однажжжды я поняла, что без образззования никогда и ничего не добьюсь, а грамоту я худо-бедно знала, и тогда я решила…
— Все это — ЕРУНДА! — проскрежетал кто-то. Из-за палатки появился жук в роскошном наглухо застегнутом пальто, в полосатых брюках, коротких гетрах, при жилете и в котелке. — ЕРУНДИСТИКА, с вашего позволения! — повторил он, взмахнув тростью и щелкнув каблуками. — И где ваши хорошие манеры? Или никто не собирается представить меня этому юноше?
— Зззнакомьтесь, — презрительно прожужжала Пчела, — жжжук ЛЯПСУС, сын ОГРЕХА. Тот еще жжжучок, скажжжу я вам.
— ЧУШЬ! Ляпсус всем по душе, — вскричал Ляпсус. — На днях, когда я говорил с королем…
— Да он короля и в глаззза не видел, — рассвирепела Пчела и, повернувшись к Мило, добавила: — Не верь ни единому слову этого жжжучилы.
— ВЗДОР! — отвечал Ляпсус. — Мы, Ляпсусы, ведем свой род от Lapsus Galimatias — буде мне позволено выразиться по-латыни — сиречь от Ляпсуса Галиматийского. Мы ходили в крестовые походы с Ричардом Львиное Сердце, мы с Колумбом пересекли Атлантику, мы так отличились на службе у королей Пруссии, что поныне прозываемся прусаками, мы же с первопроходцами освоили Новый Свет, и ныне Ляпсусы занимают самые высокие должности во многих странах. История — это Ляпсус, Ляпсус — это История.
— Кэ-а-кэ-о-е кра-сно-ре-чие! — захихикала Пчела. — Давайте считать это вашей прощальной речью. Мы с молодым человеком должжны продолжить разговор о правилах правописания.
— Ха, — усмехнулся Ляпсус, приобняв Мило за плечи, — ты выучишь одно словечко, тебе сразу подсунут другое, выучишь правило, а тебе — два. До скончания века не управишься! Послушай меня, дитя мое, не думай об этом. Как говаривал мой прапрапрапрадедушка, Джордж Вашингтон, Ляпсус…
— Да вы, сударь, — разъярилась Пчела, — вы — самозззванец, не умеющий дажжже подписаться именем собственным! Вас следовало бы прижжжучить как следует!
— А ваше правописание — это есть сон разума и рабское подражание оригиналу, не более того! — взревел Ляпсус, неистово размахивая тростью.
Мило ничего не понял, зато Пчела пришла в бешенство и, спикировав с крыши, ударом крыла сбила котелок с головы жука.
— Эй, потише вы! — крикнул Мило, когда жучило в ответ заехал тростью по пчелиной лапе, заодно сшибив с прилавка короб с «В».
— Ой, моя нога! — верещала Пчела.
— Мой котелок! — скрежетал жук.
И началось. Пчела-Наборщица с грозным жужжанием кружила над Ляпсусом, который бешено размахивал тростью. Так они наступали и отступали, прощупывая и уворачиваясь друг от друга, и толпа, обступившая их, опасливо расступалась все шире.
— Ну нельзя же так… — начал Мило — и вдруг завопил: — Осторожней! — но было уже поздно.
Ничего не видя от ярости, Ляпсус врезался в один из ларьков, опрокинул его, затем другой, третий, и еще, и еще, и еще — все вокруг стало рушиться. В конце концов от торговых рядов остались одни руины, а вся площадь оказалась усеяна беспорядочными грудами слов.
Пчела, запутавшись в гирлянде флажков, упала наземь, сбив Мило с ног, да так, что тот плюхнулся на пчелу сверху.
— Помогите! Помогите! Мальчишка придавил меня! — кричала она.
Жук, шевеля руками и ногами, лежал навзничь на куче раздавленных букв, а звон будильника раздавался из-под груды слов, похоронившей под собою Тактика.
Глава 5
Согласно букве закона
— Дела и ну! — воскликнул кто-то из продавцов. Он хотел сказать: «Ну и дела», — но слова так перепутались, что потеряли всякий смысл.
— Делать нам теперь же что и? — жалобно вопрошал другой.
Купцы старались хоть как-то собрать раскиданное, но оттого, что речи их стали совершенно невнятны, неразберихи только прибавлялось. Тем не менее вскоре прилавки снова были расставлены, однако слова пока что свалили в одну большую кучу: их еще предстояло разобрать и рассортировать.
И вот, когда Мило уже поднялся на ноги, а Пчела — улетела (она была в полном расстройстве чувств), раздался пронзительный свист — на место происшествия подоспела словарентийская полиция.
— Ну, теперь-то с нами разберутся, — сказал кто-то в толпе. — Это — сам Блюститель Буквы Закона, Буквоед.
Через площадь шагал коротышка — таких полицейских, подумал Мило, в полиции не бывает. Ростом — от горшка два вершка, а поперек — вдвое шире, в синей форме с белым ремнем, в белых перчатках, в фуражке и ужасно свирепый. Лицо у него как будто налилось свекольным соком, оттого что он бесперечь дул в свой свисток. И прерывался только затем, чтобы, тыкая во всякого встречного, крикнуть:
