Он останавливается. Его выцветшие глаза печальны, он выглядит усталым. Черты его лица становятся глубже и резче.
— Сесть на судно — все равно что жениться на корабле, ты все время будешь работать для него. У тебя больше не будет собственной жизни, она уже не будет принадлежать тебе.
Ты должна будешь подчиняться шкиперу. Даже если он и полный идиот, — вздыхает он. — Я не знаю, почему я пришел, почему вернулся сюда снова, — сказал он, покачав головой, — я не знаю, что делать, и неужели кто-то еще захочет так много страдать впустую. Отсутствие всего: сна, тепла, любви, и этого тоже, кстати, — добавил он тихо, — ив результате можно закончить тем, что ты возненавидишь свою работу, но несмотря на все, на то, что мы сами не знаем, зачем мы здесь, мы все время хотим большего, потому что другой мир кажется нам пресным, эта скука может свести нас с ума. И мы в конечном итоге не в состоянии обойтись без него, без опьянения этой опасностью, это безумие, да! — Он чуть не кричит, потом успокаивается. — Знаешь ли ты, что все больше и больше фирм, которые не допускают молодых людей заниматься рыбалкой?
— Отчего же они могут не допустить их этим заниматься?
— Главным образом потому, что это опасно.
Он поворачивает голову. Он смотрит вдаль. Его редкие волосы дрожат при дуновении ветра. Уголки рта опускаются, у него понурый вид. Когда же в его чертах появляется мечтательная мягкость, он, глядя в пространство, продолжает:
— Но на этот раз все кончено… Это действительно все. У меня есть маленький дом на полуострове Кенай, в лесу, около Сьюарда. Я должен буду заработать достаточно денег в этот сезон ловли черной трески, чтобы возвратиться туда. И там остаться. Я буду там до зимы. Я хочу построить себе вторую хибарку. Никогда больше моей ноги не будет здесь. Я отдал этому достаточно своей жизни.
Он поворачивается ко мне:
— Приходи увидеться со мной в лесу, когда ты устанешь здесь.
Он вернулся к изготовлению наживки для крючковой снасти. Дэйв и я обмениваемся взглядами. Дэйв качает головой:
— Он всегда так говорит. И затем возвращается.
— Почему он возвращается?
— Живет в лесу совсем один. Это утомительно в конце концов. Адам, ему нужна женщина наконец.
— А их здесь не так уж много.
— Нет, практически их совсем нет. — Он смеется. — Но когда он рыбачит, у него нет времени думать об этом. Рыбы слишком много, чтобы быть в одиночестве.
— У него здесь есть свой бар, в который он ходит, когда бывает на берегу?
— Он выпил свою долю алкоголя. Он завязал с этим два года назад. Общество анонимных алкоголиков. Как и Йан, наш шкипер.
— О-о-о, тогда это печально, — ворчу я.
— И скоро все они будут постоянно с тобой, так как все они одинокие парни. Они собираются идти на охоту, — он подмигивает, — за исключением меня. Я больше не охотник. У меня есть подруга, я не хочу ее потерять.
Высокий худой парень ведет машину и говорит как чрезмерно возбужденный ребенок. Я слушаю его. И я говорю: «Да. Да». И когда он паркуется перед доками, рядом с вывеской «В&В»[5], там, где мы выходим из грузовика и направляемся к кораблю, я ему говорю: Let’s get drunk, man[6], — я быстро учу американский. Он поворачивается, сбитый с толку.
— Ой, это все ерунда, это смеха ради, — отвечаю я очень быстро, пожимая плечами.
Однажды он скажет, что он меня любит и защитит меня от мамонта.
— О, спасибо, — говорю я.
«Мятежный» перемещается в доки консервного завода. Мы поднимаем на борт крючковые снасти и груз замороженных кальмаров. Запасы воды, льда. Я выкатываю от ужаса глаза перед такой горой продовольствия, видя десятки картонных коробок, которые поставили к плавучему доку из «Сэйфвэй». Парни заносят свои вещмешки на борт.
— Как, но тут только шесть коек? Новые…. — говорю я шкиперу.
— Корабль довольно большой, места хватит для всех.
Я не настаиваю. Он теперь кричит безостановочно.
Мы оставляем Кадьяк в пятницу. Never leave on Friday[7] — любят говорить здесь. Но высокий худой парень насмехается, он не суеверен. И Джесс-механик насмехается тоже:
Это как зеленые корабли. Просто глупости.
Но Адам меня предостерег на набережной:
— Суеверие — это, без сомнения, глупость, я согласен, но я сразу увидел эти зеленые корабли, которые демонтировали на берегу, не понимая, почему они наткнулись на скалу и затонули со всем своим экипажем. Ты понимаешь, зеленый цвет — это цвет деревьев и травы, который будет тянуть небольшое судно к земле. А покидать порт по пятницам — это очень нехорошо. Мы будем ждать полночи и одну минуту первого.
Люди разбирают крепления, покрикивая. Я чувствую комок в горле. Главным образом, не следует путаться у них под ногами. Я стала совсем маленькой и заканчиваю размещать баки на палубе. Юный Саймон, у него самого глаза на лоб полезли, он также не понимает и не смыслит ничего. Он меня толкает, не хватает только врезаться в палубу, болезненно взбираясь по металлической лестнице, которая ведет к переходу. Я свертываю спиралью швартов, который Дэйв бросил мне, отвязав нос корабля. Шкипер кричит. Я все же упираюсь, пытаясь тащить трос, я не знаю куда, может быть, до отсека верхней палубы… Трос слишком тяжелый. Йан еще выкрикивает.
Я туда не пойду, я не понимаю, — бормочу я.
Он смиряется.
Ладно, привяжи его за кабиной!
Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Наконец мы покидаем порт, я уже знаю, что я не возвращусь сюда никогда. Корабль берет курс на юг. Он движется вдоль берега, прежде чем повернуть к западу.
Лев лег и уже спит. Джезус тоже вытягивается на кровати.
— Они правы, — говорит Дэйв, вернувшийся из отделения управления кораблем, — надо спать столько, сколько возможно, потом не знаем, придется ли поспать.
Но когда я возвращаюсь в каюту, то вижу, что все четыре койки заняты. Мой спальный мешок сброшен вниз. Джон храпит на моем месте. Я выхожу на палубу. Саймон смотрит на море. Он поворачивает ко мне лицо, на котором написано восхищение.
— Какое счастье, вот я и на великом океане. — произносит он.
— Они заняли мою койку, — говорю я.
— У меня тоже нет койки.
Я возвращаюсь. Я поднимаю свое одеяло. Я сижу на корточках в самом углу узкого коридора. Человек-лев проснулся. Он встает, запускает три пальца в жесткие кудри рыжих волос. Его глаза смотрят на меня.
