— Отворись и затворись, вези нас вверх, вези нас вниз!
Против этого даже лифт не смог устоять: закряхтел, задребезжал и затрясся, грозя вытрясти из пассажиров душу. Волшебника и мальчика швыряло от стенки к стенке, Илюша Кирюша разок даже полетел кувырком, а затем дверца лифта вдруг распахнулась, и приятели, едва держась на ногах, вывалились на лестничную площадку.
— Эх, ты, растяпа! — укоризненно произнес Илюша Кирюша.
Волшебник покраснел и смущенно пожал плечами. Ему подумалось, с каким злорадством высмеял бы его сейчас Рудик Малый, он же Сигизмунд Самозванный, всегдашний его недоброжелатель. Щеки Жужика вспыхнули еще жарче, когда он увидел напротив выхода из лифта крупную цифру «5»: они по-прежнему находились на том же самом этаже.
Волшебник и мальчик снова брели по коридору, но теперь уже у них не было сил таиться.
Вдоль коридора тянулся длинный ряд дверей, выкрашенных в буро-коричневый цвет. И вдруг произошло нечто странное, а точнее, нечто ужасное: одна из дверей неожиданно распахнулась, и какой-то неудержимой силой обоих втянуло внутрь квартиры.
Они очутились лицом к лицу с высоченным седобородым стариком. Не сводя с них мрачного взгляда, старик железной хваткой держал обоих за шиворот, и хорошо делал: ослабь он хватку, и приятели затряслись бы, как студень.
— Хаха-хаха-хаха-хааа… — наконец произнес старик. И повторил еще раз: — Хаха-хаха-хаха-хааа. — Затем воцарилось молчание.
Старик выпустил их, пригладил свою белоснежную бороду, после чего скрестил руки на груди и в третий раз, но уже более спокойным тоном произнес неизменное «хаха-хаха»…
Жужик собрался с духом, однако Илюша Кирюша опередил его. Выступив вперед, он представился:
— Меня зовут Илюша Кирюша. А это мой друг, Жужик Шуршалкин.
— Дипломированный волшебник, — поспешно добавил Жужик.
— Хаха-хааа, — кивнув, кратко высказался старик и сделал приглашающий жест.
Друзья вошли в комнату, почти пустую, а потому казавшуюся просторнее обычных комнат в малогабаритных квартирах. Прямо посредине возвышалось огромное украшенное искусной резьбой кресло, напоминавшее трон. Старик уселся в кресло и расправил бороду, чтобы выглядела пышнее и живописнее. Но тотчас вскочил, опустился на корточки и принялся шарить под креслом. Оттуда выкатилась корона, вся блестящая и переливающаяся. Старик дохнул на нее, потер рукавом, чтобы сверкала еще ярче, и водрузил на голову. С тем снова уселся на трон — король в полном блеске своего величия.
Жужик отвесил ему глубокий поклон, Илюша Кирюша последовал его примеру.
Король удовлетворенно пробормотал: «Хахаха»… Жужик растроганно смотрел на него. Отвернувшись в сторону, он смахнул предательскую слезинку. Кто бы мог подумать: в этой уныло-серой новостройке, и вдруг настоящий король!..
После некоторой торжественной паузы король прочистил горло и внушительно заявил:
— Сумбур Первый.
— Что? — удивился Илюша Кирюша.
— Сумбур Первый — это мы, — величественно прогрохотал король. — А вы кто такие будете?
Илюша Кирюша снова представился.
— Хаха-хааа! — вскричал король. Судя по всему, это было его любимое выражение. — Значит, это вы шныряли у меня под дверью каждое утро ни свет ни заря?
— Нет, мы сегодня в первый раз… — начал было Жужик.
— И подбрасывали мне газеты…
— Нет-нет, ведь мы…
— И ни слова не написали в защиту моего королевства!
— Ваше Величество, но…
— И не поместили объявление, какое мы, Сумбур Первый, вот уже которую неделю шлем в вашу газету, хахахаха-хоха-хааа! — Голос Сумбура Первого звучал по нарастающей, глаза вспыхнули грозным огнем, а все тридцать три зубца короны воинственно ощетинились.
— Но, Ваше Величество… — испуганно пролепетал Жужик. — Не знаем мы никакой газеты!
— Нет?! — рявкнул король.
— Нет, нет и нет!
— А не врете?
— Нам самим подбрасывают газету, — вставил Илюша Кирюша.
— И вам тоже?
— Ну да. Ведь я живу в одном доме с вами.
— И твой приятель тоже?
— Нет-нет, — поспешил вмешаться Жужик. — Я участковый волшебник, а сейчас временно нахожусь у Илюши Кирюши.
Из глаз старого короля внезапно покатились слезы, тотчас впитываемые бородой.
— Хаха-хаха-хаха-хааа, — рыдал Сумбур Первый. Одинокий, как перст, обливающийся горючими слезами, король являл собою столь жалостное зрелище, что оба приятеля наперебой принялись его утешать.
