– Прекрасная дочь Франции! Ты расцветаешь на глазах, – воскликнул мясник. – Невозможно отвести от тебя глаз, Жанна. Я бы с радостью уделил тебе немного времени…
Тут он услыхал, что Говорун глухо заворчал, а Поль грохнул стаканом и сердито икнул. «Ну нет, – решил мясник, – с этой парочкой лучше не связываться».
– Если бы не важность нашей беседы, – закончил он.
– Давайте ваши кувшины, господа, – сказала Жанна.
Ее проводили влюбленными взглядами.
Бочка в кухне, как на грех, оказалась пуста, и девушке пришлось спускаться в погреб. Она накинула платок и отодвинула засов на маленькой тяжелой двери. Дунуло холодом и сыростью, мрак мгновенно впитал упавшие капли света. Масетт, орудуя у очага, даже не обернулась. Восемь скользких ступенек, ведущих вниз; башмачки глухо стукнули о земляной пол. Жанна поморгала. Глаза постепенно привыкли к темноте. В этом тартаре всегда было холодно, пахло древесиной, вздымались штабеля бочек. Занятая привычным делом, девушка отгоняла мысли об отвратительном событии на Гнилом пруду. Но тут же на смену пришла иная картина, не менее отталкивающая.
Жанна, поминутно спотыкаясь, идет в направлении деревни. Шуршат отмирающие травы; вот перед лицом закачались мирты и олеандры. Кое-где на ветвях еще лежит бисер ночной влаги. Сзади слышится гул моря.
Об одном воспоминании об утопленных на Гнилом пруду впечатлительную Жанну знобит.
Эх, не нужно было этого видеть. А все – злобная юродивая! Она не в себе, это точно. Нужно обходить ее стороной.
Вдруг Жанна остановилась как вкопанная. Из влажных зарослей кустарника на нее взирала физиономия Клодины. Глаза широко открыты, волосы свисают на лоб.
Жанна подняла руку для крестного знамения. Внезапно кусты пришли в движение, и сумасшедшая выкатилась навстречу девушке.
Подбоченившись, она остановилась недалеко от своей добычи. На голову юродивая напялила венок из стеблей и древесных листьев и походила на отшельницу. Да, собственно, отшельницей она и была.
– Клодина! Что ты делаешь здесь?
– Ничего.
– Ты шпионишь за мной?
Юродивая молча и недоверчиво покосилась на прекрасную нимфу.
– Чего ты хочешь? Говори, ну! Ты ходишь, как тень. Или, думаешь, я не вижу? Не тут-то было, я давно приметила тебя. – Глаза Жанны загорелись, лицо пылало.
Клодина фыркнула.
– Я порхала по папоротникам и рододендронам, – зашептала она. – Поднималась в луга, что лежат среди скал и снегов. Хе-хе-хе. Это было хорошо, красиво.
Клодина мечтательно улыбнулась и замурлыкала колыбельную. Эту песню пела Лора Грандье маленьким Клоду и Жанне. Девушка отшатнулась.
– Вот что, Клодина, стой здесь хоть до посинения, а я ухожу, – решительно сказала она.
– Нет, нет, постой! – Клодина сделала умоляющий жест. – Постой. Если бы… не ты, все было бы… по-другому.
– Не знаю, что ты там бормочешь…
– Я знаю, – резко сказала женщина. – Я знаю, и поэтому буду судить тебя.
– Да ты не в себе!
– Тихо, – Клодина поморщилась. – Не кричи так. Я была красивее тебя, Грандье. Хе-хе-хе. И меня совратили. Я была невинна, а он… прекрасен, как альпийский бог. Все было так хорошо. Я понесла. Но он не мог быть мне мужем.
Тон Клодины изменился, и сама женщина преобразилась. Жанна удивилась такой перемене, а когда догадалась заглянуть в глаза, увидела, что в них нет и следа безумия. Перед Жанной стоял зверь, с остановившимися желтыми глазами.
Девушка незаметно отодвинулась и оглянулась по сторонам. Клодина, казалось, не замечала ее маневров. С надменной улыбкой женщина глядела на юное, испуганное создание.
– О чем ты говоришь?
– А ты не догадываешься?
– Нет. Дай мне пройти.
– Мне нужна ты Грандье, ты останешься здесь. Слишком долго я скрывала это от всех. Для тебя берегу правду, мотылек.
– Ну уж нет. Я не хочу чужих тайн.
– Эта тайна станет твоей. Он бросил меня. Сделал так, как было удобно ему. А я носила ребенка. Это была девочка, слышишь, Грандье! Я читала заклинание, чтобы родить себе девочку. Неужели она ни разу не посетила тебя в снах? Не приходила плакать, а? Скажи.
– Оставь меня, сатана! Что тебе нужно?
– Ты, Грандье. Моя девочка не родилась, зато вскоре появилась ты. На тебе ее кровь.
– Да как ты смеешь! Ты и впрямь сумасшедшая.
– Ты все еще не догадываешься, кто совратил бедную Клодину?
– Это был мой отец…
– Да… – Женщина взялась за сердце. – Твой отец…
– Из-за этого ты ненавидишь меня? Отец не женился на тебе. Не потому ли, что уже был женат? И ты это знала!
– Замолчи! Помни, Грандье, я обрушу на тебя кары небесные.
Она хихикнула и запела:
Была бы Клодина девственницей, кабы не молодой лесоруб.
Тру-ля-ля… Красавец лесоруб.
Была бы Клодина счастливой женой.
Тру-ля-ля… Счастливой женой!
За слезы и беды ее Жанна ответит.
Тру-ля-ля… Взойдет на костер!
Девушка побледнела.
– В своем ли ты уме, Клодина? – сказала она.
– Нет-нет, Клодина не дура. Клодина чует нечистого. У тебя на лице кровь и юбка вся покраснела от крови. Хе-хе-хе…
Женщина закружилась и нырнула в кусты. Жанна поднесла руку к лицу. Что-то теплое сползло на губы. Кровь. Эти странные кровотечения стали повториться. Когда-то давно так уже было. Потом прекратилось.
Жанна запрокинула голову. Небо было все то же, холодного стального цвета. Где-то далеко над бухтой за синими спинами скал металась стая птиц.
– Стриж, – прошептала Жанна.
Она опустила голову и скользнула взглядом по юбке. Снять немедленно эту проклятую тряпку! Вскрикнув, Жанна бросилась домой.
– «Совершенных» уже поди не осталось. Всех поубивали, – услышала Жанна от самых дверей дребезжащий голос Мишеля.
– Да будь эта Сатон хоть из катаров, хоть ведьма – один черт! Сожгут ее, и все дела, – горланил мясник и страшно вращал глазами. Сейчас он был похож на дикого быка.
Жанна проворно скользнула к компании и поставила на стол тяжелые влажные кувшины. Девушку встретили одобрительным гулом, а Поль успел поймать ее руку и коснулся губами пальцев. Нимфа застенчиво улыбнулась.
– Жанна, душа моя! Ты чертовски красива. Чтоб мне пропасть, если я видел девушку прекраснее, чем ты! – провозгласил Пьер Пэррис, наполняя стакан.
– Старый жирный боров, погоди у меня, – пробормотал Поль, довольно отчетливо. Пожалуй, угрозу услыхали все, кроме самого любвеобильного мясника, который запел скабрезные лионские куплеты и после очередного глотка стал похож на раскаленную печь.
