Двое мужчин продолжали обсуждать, как воспользуются отсутствием короля следующие несколько недель, чтобы очистить город от остальных последователей Старца, но Захира не слушала их разговор. Ее разум работал над тем, чтобы придумать новую стратегию, от страха ее желудок завязался в узел. Задержка короля теперь означала полный провал, ее план проникнуть в штаб крестоносцев основывался на его немедленном возвращении. Можно было предположить, что благодаря выдуманной ране она сможет пробыть во вражеском лагере день или два, но надеяться задержаться здесь на две недели было более чем странно. Угроза быть схваченной прежде, чем она выполнила бы свою миссию, была слишком большой.
Теперь ей оставалось только одно: отказаться от этого плана и начать действовать иными способами.
Захира была настолько сбита с толку сообщением об этой непредвиденной ужасной проблеме, что не обратила внимания, когда Абдула закончил отмачивать и бинтовать ее лодыжку. Теперь он поднялся, предлагая ей чашку ароматного чая.
— Выпей это для облегчения боли, — тихо посоветовал он.
Она приняла это молча, смутно различая сильный мускусный запах опиума, которым пах травяной отвар. Приподняв край вуали и поднеся чашку ко рту, она автоматически мило улыбнулась слуге, думая, что не позволит даже капле опиума попасть к ней в рот. Ее лодыжка не причиняла ей боли, но даже если бы ее разломало на две части, она бы предпочла терпеть, чем дать наркотику притупить ее чувства. Ее разум должен быть чистым, особенно в связи с этой новой заминкой в таком простом плане.
Ей нужно было выбираться отсюда, и поскорее — прежде чем крестоносцы поймут, что ловушка ассасина связана с ней, а она была уверена, что это вопрос времени. Пока же Абдул оставил ее, чтобы осмотреть рану англичанина, и Захира заставила себя обдумывать дальнейшие стратагемы[1], отказывая себе в куда более желанных мыслях о немедленном побеге. Она не могла уйти сейчас, не вызвав подозрений, как бы сильно этого ни хотелось. Ей просто придется подождать, возможно, до утра, когда солдаты вернутся к своим тренировкам и работе на городских стенах, дав ей возможность ускользнуть незамеченной.
Да, убеждала она себя, на данный момент терпение было ее единственным оружием.
Снова чувствуя уверенность, Захира наблюдала из-под края чашки, как Абдул начал разматывать повязку на талии капитана. Отрезы белого льна по мере разматывания становились все более влажными и пропитанными кровью, свидетельствуя о тяжести его ранения, пока последний отрез ткани не упал на пол и на боку не показался длинный некрасивый разрез.
Должно быть, она ахнула, поскольку, когда она наконец подняла взгляд, крестоносец смотрел на нее.
— Все не так плохо, как может показаться, — сказал он ей с быстрой широкой улыбкой. — По правде сказать, могло быть и хуже, но Абдул признанный мастер по работе с иглой и нитью.
Слуга в ответ коротко фыркнул, очищая и осматривая рану.
— Господин, хвала Аллаху, что ассасин, который атаковал вас несколько недель назад, не всадил свой кинжал немного выше. Тогда бы всем не оставалось ничего, кроме как смотреть, как вы оказываетесь во власти смерти.
Но у Захиры перехватило дыхание не от жуткого вида разошедшейся и кровоточащей раны, а от того, что она внезапно поняла, кем был черноволосый крестоносец — мужчиной, который помешал ей убить короля и едва не поймал ее той ночью во вражеском лагере. Мужчина, которого, как ей казалось, она убила, сейчас стоял перед ней подобно воину, похоже, бессмертной породы, носившему свою рану, как медаль. Его тело было изувеченным, но непобедимым и слишком реальным для ее душевного спокойствия.
Аллах, смилуйся.
Это был он.
— Что ж, Себастьян, друг мой, — смеясь, сказал другой солдат. — Умелый он или нет, а я не желаю еще раз смотреть, как Абдул зашивает тебя, словно рождественского гуся. Я пойду скажу ребятам взять тушу нашего убитого ассасина и сжечь вместе с остальным мусором…
— Нет, — перебил его капитан. Его глубокий голос источал ледяное спокойствие, несмотря на то что игла Абдула проткнула его поврежденную кожу и стянула ее. — Я хочу, чтобы этого ублюдка отправили туда, откуда он пришел. Привяжите его труп к ослу и оставьте эту тварь у подножия горы, рядом с логовом Старца.
При этих словах его губы плотно сжались и побелели, его большие кулаки стиснулись от боли, которую он, должно быть, терпел без глотка опьяняющего настоя.
— Я хочу, чтобы мое послание лидеру ассасинов было предельно ясным: каждого фидаи, которого он отправит, я доставлю обратно в виде трупа. Клянусь, я уничтожу их всех до последнего.
Захира ни на секунду не усомнилась в правдивости этой хладнокровной клятвы. Она сглотнула комок в горле, отставив чашку с остывшим чаем, прежде чем она выпала из ее дрожащих пальцев. Ее желание отказаться от текущей миссии из благоразумного решения внезапно превратилось в отчаянную мольбу.
Глава третья
Лунный свет лился сквозь плетеные решетки на стене, которые закрывали ряд окон под потолком в комнате гарема, бледно-серебристые лучи разбивались о крыши дворца с его множеством башен и рассыпались по стенам и полу тысячами бриллиантовых осколков. Ожидание полуночи стало сводящим с ума испытанием воли для Захиры, но в конце концов назначенное время настало.
Пока франкские рыцари развлекались перед отбоем, Захира выскользнула из отведенных ей покоев и бесшумно двинулась по дворцовому коридору, направляясь к саду во внутреннем дворе. Фидаи, которого она должна была встретить там с ее оружием, уже должен быть на месте.
Пусть он окажется там, во имя Аллаха.
Поначалу Захира думала, что будет лучше, если она до утра останется во дворце, а потом сбежит, но теперь, шагая по лабиринту темных коридоров, она боролась с сильнейшим желанием убежать из дворца сейчас же. Она говорила себе, что ее тревога никак не связана с грубым солдатом, который принес ее сюда, мужчиной, которого она едва не убила — более того, должна была убить — несколько недель назад. Если она убежит сейчас, то сделает так потому, что заинтересована в успехе своей миссии, а не из-за угроз самонадеянного англичанина.
Но, к ее ужасу, ее мысли занимала не угроза, а мужчина сам по себе: это удивительное беспощадное лицо, эти жесткие серо-зеленые глаза. Воспоминание о его теле, теле истинного воина, впечаталось в ее память, словно клеймо, и даже сейчас, спустя несколько часов после его ухода, у нее были странные ощущения в животе, непривычный трепет, который охватывал ее с каждой мыслью о нем.
Несомненно, отвращение, решительно заключила она, поворачивая за угол и прокрадываясь вдоль открытой галереи с колоннами. Это должно быть пробирающее до костей омерзение — то чувство, что возникало, когда она думала о нем, потому что все иные чувства для любого, кто ненавидел франков — расу варваров, которую ее учили презирать, — наихудший позор. Которому она с готовностью предпочтет смерть.
