Рубену Лэмпорту? — вмешался Мейберри. — Ну что ж, он парень вполне взрослый. Думаю, он справится, ведь ему наверняка придется поднимать больного. На вашем месте, мисс Грейс, я велел бы ему принести с собой свою бритву, а то больной и так уже зарос, а если его не побрить, потом будет трудно избавиться от щетины.
— Думаю, надо погодить денька два, — сказал доктор. — Лучше его лишний раз не беспокоить. Для него сон лучшее лекарство.
Чиновник нахмурился.
— Так вы думаете, он выживет?
К огорчению Грейс, доктор удрученно покачал головой.
— Очень вероятно, что умрет. По словам мисс Даверкорт, его ранили еще ночью на болоте. Это просто чудо, что он до сих пор жив, — сказал Фрит. — Надо быть чрезвычайно крепкой конституции, чтобы после такого ранения выздороветь.
Грейс опять охватило отчаяние. Пока она нежилась на своей мягкой перине, француз лежал там и потихоньку умирал.
Анри очнулся в полутьме. Качались какие-то тени, раздавались, врываясь в его тревожные сны, и снова пропадали голоса. Раз или два над ним кто-то склонялся, кто-то незнакомый. Ему вспомнилось женское лицо. Оно было словно в тумане, но глаза улыбались так ласково и дружелюбно, что тревога как будто отступила.
Анри какое-то время лежал неподвижно, вглядываясь во что-то темное, возвышавшееся у него над головой, пока не понял, что это стояк балдахина. Анри прислушался к тишине, охваченный чувством покоя, возможно обманчивого. Он что, еще жив? Ничего не болит. Почему он подумал о боли? Разве у него должно что-то болеть? Сквозь умиротворяющий покой не пробивалось никаких воспоминаний. Может, он умер и скоро за ним прилетят ангелы?
Захотелось пить, и Анри вспомнил, что кто-то поил его с ложки. Пить? Значит, он жив. Духи не пьют. Жажда усилилась, вырвав его из приятного полузабытья.
Он бессознательно пошевелил головой и тут же почувствовал движение у края кровати.
— Откройте рот, пожалуйста.
Что-то твердое и холодное коснулось его губ. Он послушно разомкнул губы, и в рот пролилась слабая струйка упоительно вкусной жидкости. Анри глотнул и снова открыл рот. Еще несколько ложек погасили жажду, и Анри попытался поднести руку ко рту, чтобы отодвинуть ложку.
Страшная боль внезапно напомнила ему о ране. Анри, зажмурившись, невольно застонал.
— Осторожно!
Ложка исчезла из поля зрения, и он почувствовал на груди прохладу — кто-то отодвинул одеяло, приподнял его здоровую руку и положил поудобнее. Анри схватился за руку этого «кого-то» и обратил взгляд на склонившееся над ним знакомое лицо. На нем блестели серые глаза.
— Toi, alors? Je te reconnais![4]
— Прошу вас, сэр, не волнуйтесь, — просительно произнес успокаивающий голос, который — он вспомнил — Анри уже слышал.
— Я вас помню, — повторил он по-французски. Она улыбнулась, и Анри почувствовал необыкновенное облегчение. Он все помнит правильно. Значит, это все не во сне. Женщина пошевелилась, высвобождая руку из его пальцев, лицо ее отодвинулось в тень. Анри понял, что где-то рядом горит свеча. Сейчас ночь? Сколько он тут лежит?
— Вы знаете, сколько времени?
— Сколько времени? В ее голосе звучало удивление. — Да, сэр, девятый час, уже темнеет.
Это сообщение мало что прояснило. Анри хотел спросить еще о чем-нибудь, но мешала одна более насущная необходимость. Как бы ей сказать? А сам он не справится. Словно прочтя его мысли, женщина мгновенно предложила ему решение.
— Я вас сейчас покину, сэр. Вместо меня придет молодой человек по имени Рубен, он вам поможет. Вы меня понимаете, сэр? — спросила она с беспокойством.
Анри попробовал благодарно улыбнуться.
— Вы очень добры, мадемуазель.
Она наклонилась к нему совсем низко.
— Прошу, слушайте меня внимательно, сэр. Вы меня слышите?
Он кивнул головой, рассматривая ее лицо и не до конца понимая, что она говорит. Лицо женщины нельзя было назвать красивым, но в нем было что-то такое, чему нелегко было найти определение.
— Постарайтесь ничего не говорить о себе этому юноше, очень вас прошу, — проговорила она серьезно. — Вам, конечно, придется говорить, но прошу вас, говорите по-английски. Рубен все равно поймет, что вы не англичанин, но я очень надеюсь, что он не разберет ваш акцент, если вы ничего не скажете на своем языке.
Смысл ее слов стал постепенно доходить до него, Анри нахмурился, стараясь понять.
— Вы просите меня не говорить по-французски?
— Именно. У меня есть особые причины держать в тайне как можно дольше вашу национальность. Вы это сделаете, сэр?
Анри кивнул.
— Как пожелаете, мадемуазель.
Он был вознагражден улыбкой и удивился, как она преобразила ее лицо. Улыбка погасла, женщина отодвинулась.
— Рубен принес вам ночную сорочку, и, когда все будет в порядке, Джемайма принесет вам бульон. Постарайтесь выпить хоть немного, сэр. Надо восстанавливать силы.
Она повернулась, и Анри рассеянно посмотрел, как она идет к двери, не вслушиваясь в непонятный стук. На него вдруг навалилась усталость, веки опустились, мысли спутались.
«Анри!.. Анри!..» — звал его Жан-Марк. Яркий свет ворвался внезапно в окружавшую его темноту, по ушам ударил громкий голос, вырвав из забытья. Анри, моргая, уставился на огромную темную фигуру, нависшую над кроватью.
— Прошу прощения, сэр, но мисс Грейс сказала, что вам нужно вот это.
У постели стоял, почтительно склонившись, высоченный парень. В его мощной руке была зажата ручка фарфоровой ночной вазы. Волна облегчения затопила Анри, и полученные им строгие инструкции мгновенно выскочили у него из головы.
— Oui, mon brave[5], очень нужно! — пробормотал он.
Подкрепившись ломтем холодного пирога и кусочком вареной курицы, оставшейся от бульона, приготовленного Джемаймой для француза, Грейс почувствовала себя наконец в состоянии приступить к тому, что сидело занозой у нее в мозгу весь день.
День длился бесконечно, а ночью она собиралась дежурить по очереди со служанкой у постели раненого. Джемайма, занятая по горло повседневными делами, разогреванием кирпичей, приготовлением бульона и попытками привести в божеский вид одежду француза, не успела приготовить обед. Где-то около четырех часов Грейс оставила горничную в спальне у француза, перекусила тем, что было, и снова заняла свой пост. Ей удалось уговорить Мэб вернуться в Ист-холл — под тем предлогом, что Рубен будет здесь постоянно, и стала ухаживать за раненым сама, бдительно следя, не появились ли какие-либо признаки лихорадки.
Раненый почти все время лежал в мертвенном забытьи, приходя в сознание, и то не до конца, лишь на краткие мгновения, и тогда Грейс успевала дать ему несколько ложек ячменного отвара. Он был очень бледен, и Грейс время от времени бросала взгляд на его грудь, чтобы убедиться, что он дышит. Нагретые Джемаймой на плите кирпичи она заворачивала в полотно и клала к раненому в постель, заменяя их, как только они остывали.
