Навстречу из салона выбрался водила – крепкий «ежик» в распахнутой черной кожаной куртке, под которой топорщилась пистолетная кобура. У него были рыжие волосы, узкие глазки и длинный язык.
– Куда направился! – рявкнул он, выпячивая широкую грудь.
– Огоньку не найдется? – я ухмыльнулся.
– Ты ведь только что курил.
– А ты мои сигареты тоже считаешь?
– Он баранку крутит, – отозвался второй «ежик». Он только что отлепил свой зад от переднего сидения. Я окрестил его старшим.
– Паршивая погода, – он пытался быть вежливым.
– Да. Паршивая погода, паршивое настроение, паршивая тачка, – я ткнул ботинком переднее колесо иномарки и спросил. – Это весь экипаж?
– Хочешь заказать нам пиццу? – он усмехнулся.
«Очень остроумно для тупого „ежика“».
– Нет. Хочу вас чаем напоить, если конечно, будете паиньками.
– А ты веселый парень. Дай ему прикурить, Сергей.
Водила скорчил недовольную мину, поковырялся в кармане и протянул одноразовую зажигалку. Я взял ее, демонстративно уронил и промямлил с притворной жалостью:
– Ой, упала.
– Подними, – водила грозно сдвинул хлипкие рыжие брови.
– А если не подниму?
– Я… – водила набычился.
– Спокойно, Сергей, – осадил его старший, и прибавил, насмешливо глядя мне в глаза. – Не хорошо так поступать, дядя. А еще говорил, что чаем угостишь.
– Ах да. Чуть, было, не забыл. Только не взыщите, пацаны: как говорится, чем богаты, тем и рады, – я потянулся к ширинке.
– Да он больной, – водила брезгливо поморщился и повернулся лицом к напарнику.
«Ты зря так сказал, сукин сын. Не люблю, когда меня называют больным».
Я ткнул его в пах носком ботинка, вложив в удар ровно столько сил, чтобы не убить и не изувечить, а только лишить на какое-то время концентрации. Он взвыл от боли. Его медвежьи лапы потянулись к ушибленному месту. Тогда я быстро рванул полу его куртки, завладел пистолетом и саданул с размаху рукояткой по склонившемуся черепу. Он слабо охнул и обмяк у моих ног.
Я снял пистолет с предохранителя, взвел курок…
– Стой! – крикнул старший.
Он усмехался, а дуло его револьвера нахально пялилось в мое лицо.
«Ты зря это сделал. Не люблю, когда в меня целятся. Глупый маленький „ежик“, возомнивший себя героем боевика с „Магнумом“ сорок пятого калибра вместо мозгов».
– Не посмеешь, – сказал я, гипнотизируя его взглядом. – У тебя нет таких полномочий.
– А ты попробуй проверить, – он слизнул с верхней губы капельку пота.
Рука его дрожала. Правый глаз нервно дергался.
Я попробовал: выстрелил не целясь, навскидку от пояса. Жуткий грохот пронзил вечернюю тишину. Он явно не ожидал такого поворота событий, и на его лице, изуродованном пулей чуть выше правого глаза, отразилась озабоченность. Револьвер выскользнул из ослабевшей руки. С губ сорвался протяжный хрип, похожий на клич мертвеца. Он зашатался, привалился плечом к прикрытой дверце, дернулся всем телом и, закатив глаза, медленно сполз на мокрый асфальт.
– Мы наших работников холим и лелеем, – я презрительно сплюнул.
В следующее мгновение грохнул второй выстрел.
Досадно, но на этот раз стрелял не я. В грудь ударил раскаленный свинец. Ощущение, надо сказать, не из приятных, но, что поделаешь, за ошибки надо платить. Оказывается, пока я развлекался с его коллегами, притаившийся на заднем сиденье третий «ежик», тихонечко приоткрыл окно, просунул в отверстие ствол и послал мне «горячий поцелуй смерти».
«Ты зря это сделал, приятель. Не люблю, когда мне дырявят шкуру. Думал, тонированное стекло защитит тебя от пули? Ошибаешься. Оно тебя не защитит».
Заткнув ладонью теплую и липкую пробоину, я послал ему ответный «поцелуй». После чего «обмен нежностями» продолжился. Крича и корчась от боли, мы палили друг в друга под одобрительный рев жильцов многоквартирного дома, что высунулись из окон, чтобы поглазеть на нашу мышиную возню. Мне повезло больше, чем ему. Выдавив последние осколки стекла из разбитой дверцы, окровавленная голова хитрого «ежика» вывалилась наружу и ритмично затряслась в предсмертной агонии.
– Как тебе моя пицца, сынок, с прожаренной корочкой, острым кетчупом и свинцовыми шампиньонами в придачу? – я нервно расхохотался.
И тут оклемавшийся водила одним рывком приподнялся с асфальта и, дико вопя, вонзил мне в брюхо финский нож.
– Ты зря… Не люблю, когда мне вспарывают живот, – процедил я сквозь зубы, глядя, как он пытался взобраться на ноги, цепляясь за торчащую из меня ручку ножа, будто пьяный за поручень троллейбуса. Его длинные рыжие волосы слиплись от крови, оголив широкие бороздки проплешин. На красной бычьей шее вздулись бугристые вены. С перекошенных губ то и дело вырывался громкий хрип. Я рассеянно улыбнулся и выстрелил ему в ухо. Белесые мозги брызнули на черный капот. Отвратительное зрелище. Меня едва не вывернуло наизнанку. Медвежья пятерня нехотя выпустила ручку ножа, лениво скользнула по моей брючине и забарабанила скрюченными пальцами по лакированному ботинку. Рядом, в кровавую лужицу, плюхнулась продырявленная голова, продолжающая извергать белесую жижу точно опрокинутая бутылка с простоквашей.
Мускулистое тело, вздрогнув в последний раз, превратилось в застывший труп.
Дождь усилился. Ледяные струйки воды медленно стекали по пышущему жаром лицу, и мне казалось, что я слышу шипение, что случается, когда на раскаленную сковородку бросают кусок сливочного масла. Страшная боль разрывала в клочья, жгла, давила, слепила и сводила с ума. Прислонившись плечом к мертвой иномарке, я жадно ловил ртом влажный воздух и старался разглядеть что-нибудь определенное в застилавшем глаза разноцветном тумане. «Сигарету мне. Полцарства за чертову сигарету», – шептали дрожащие губы. Одурманенный болью рассудок слезно умолял отяжелевшую руку отправиться в путешествие на край земли, где в волшебной стране, под названием «карман пиджака», хранилась заветная пачка. Но рука намертво приросла к пистолету и наотрез отказывалась выполнять эту просьбу. «Сигарету мне, сигарету». Шепот превратился в неразборчивое бормотание, потом в слабый шорох, потом в хриплое неровное дыхание, а потом —
* * *
…Зазвонил мой мобильный. Безумный аттракцион невиданной крутости благополучно закончился. Я снова стоял на бетонном пятачке возле дверей моего подъезда.
