— Нет такого слова «дисенкризи». Нету! Я — иностранец, но я знаю, что есть слово «и-ди-о-син-кра-зи-я». Иисус, зачем ты пытаешься умничать? Сколько раз я тебе говорил: не строй из себя передовую интеллигенцию. Это же смешно! — неожиданно взорвался Массимо. Усталость и раздражение излились на голову опешившей жены.
К счастью для нее, в гневе он незаметно для себя перешел на родной язык, поэтому большую часть его тирады Лина не поняла. Тем не менее она фыркнула, немного помедлила и, высоко вскинув голову, вышла из комнаты.
— Когда ты, наконец, начнешь думать?! — выкрикнул ей вслед Массимо и, подойдя к столу, налил себе в рюмку приличную порцию коньяку, поднял, посмотрел на свет и махом выпил, хотя терпеть не мог, когда его русские коллеги поступали подобным образом. Но сейчас ему было не до культуры.
Женился он по любви, покоренный непривычной для итальянца северной красотой и непосредственностью русской девочки. Ко всему в начале девяностых мода на русских жен на Западе вообще приобрела статус эпидемии. Подхватил этот вирус и влюбленный синьор Массимо. Тогда еще плохо владевший русским языком, он придумывал образ Лины в меру собственной фантазии. Спустя год после женитьбы, когда «пороховая дымка» в их супружеской спальне немного рассеялась и Фандотти научился вполне сносно, если не говорить, то понимать русскую речь, он вдруг обнаружил, что его жена ничего общего не имеет с тем образом, который Массимо нарисовал в своем воображении. Это стало настоящим ударом, учитывая, что Лина была уже беременна. Человек исключительной порядочности и серьезный коммерсант, синьор Фандотти решил сохранять семью ради сына.
Впрочем, со временем он поуспокоился и решил не делать из своего брака трагедии. По большому счету Лина устраивала его в роли жены — заботливая, верная, мягкая, хозяйственная, симпатичная наконец. Не стыдно показаться на людях. Она была удобна, как старые, разношенные по ноге, туфли. Естественно, временами его тянуло к женщинам другого уровня, хотелось чего-то утонченного, изощренного, и тогда он, подобно любому мужчине, пускался в интрижку, но быстро пресыщался и неизменно возвращался к своей уютной супруге. Пусть она не умела завлечь умным разговором, пощекотать нервы, удивить, встряхнуть, зато оборотная сторона этой медали, безусловно, менее блестящая, а сказать по правде, безнадежно тусклая, давно облеченная англичанами в пословицу «мой дом — моя крепость», помогала Массимо выстоять. Да и вообще — человек упорный и жесткий, синьор Фандотти брал от жизни только то, что ему действительно нужно, ведь он не был жадным. Зачем ему лишнее?
Обосновавшись в России и женившись на русской женщине, Массимо решил «обрусеть»: за два года овладел языком, приучил себя к бане с веником. Правда, полюбить водку так себя и не заставил — это оказалось выше его сил. Как ни старался Константин Валито научить его с толком употреблять сей народный «хит» под хорошую закуску — будь то блинчик с икрой, хрустящий соленый огурчик или дымящийся пельмешек, — все было напрасно. Любовь к кьянти, впитанная с малолетства, оказалась неистребимой, впрочем, как и любовь к родине. Массимо скучал по Италии, чему немало способствовал холодный российский климат — теплолюбивый итальянец жестоко страдал от лютых русских морозов. Никакие шубы его не спасали, стоило ему выйти на улицу — и маленький шрам на верхней губе, полученный в детстве, когда они с приятелем разодрались теннисными ракетками, начинал белеть, что означало крайнюю степень переохлаждения.
Коньяк начал действовать, Массимо расслабился и, озабоченно покачав головой, отправился на поиски жены. Нашел он ее в кухне — звон бесчисленных кастрюль, судков и сковородок, потные лица мечущихся поваров, раскаленный воздух и беснующиеся ароматы готовящихся закусок. Посреди этого бедлама Лина, обсуждающая с Марко и шеф-поваром завтрашнее меню. Лицо последнего было особенно почтительным и серьезным. Здесь Лина ощущала себя в своей стихии, как рыба в воде. Она спорила с поваром, взвешивала громадный кусок мяса на весах, совала нос под крышки бурлящих на огне кастрюль, контролировала разделку оленьей туши — охотничий трофей Петровича, и все это практически одновременно.
Массимо застыл на пороге, его появления в святая святых любого дома, казалось, никто не заметил. Он театрально кашлянул, повара оглянулись и на минуту застыли, вопросительно глядя на хозяина дома, но Лина, непоколебимая Лина, не удостоила благоверного даже взглядом. Поглощенные процессом приготовления повара, не дождавшись от хозяина каких-либо дальнейших действий, вновь засуетились. Обиженно хмыкнув, Массимо вышел из гремящей кухни и побрел назад в гостиную.
— Санта Мария! Обеда мне сегодня не видать. Дернул меня дьявол нагрубить жене! — пробормотал он себе под нос по-итальянски, наливая вторую рюмку.
В ту же минуту в комнату вошла Нина с подносом, нагруженным всяческой снедью, за ней появилась Лина.
— Я вижу засохнуть ты себе не дал, и слава богу. А это от нашего стола — вашему столу! — великодушно произнесла Лина, делая вид, что не замечает виноватого взгляда мужа. — Садись, зануда несчастный.
— Скузи, — буркнул Массимо, усаживаясь за стол.
— Извинение принимается! — торжествующе провозгласила Лина, устраиваясь напротив. Она незаметно сделала Нине знак оставить их наедине. — Думаешь, я не понимаю, что ты устал? — мягко продолжила Лина. — Но ведь официальная часть прошла блестяще, я имею в виду всех этих банкиров и олигархов, что были сегодня в ресторане. По-моему, все остались довольны. Завтра — последний залп, и можно будет отдохнуть.
— Насколько я понимаю, завтра плавно перетекает в послезавтра. Ты назвала такую уйму гостей, что развезти их всех по домам за один вечер будет невозможно. Физически. — Массимо, который никак не мог совладать с семгой в апельсиновом соке, вновь начал раздражаться. — К чему все эти твои старинные приятельницы, не понимаю?
— Ну, во-первых, ночевать останутся не только они. Твои родители, Джина с Альбертом, твой незаменимый Валито со своей аристократкой, да мало ли… А позвала я их просто потому, что соскучилась. Я что же, не имею права соскучиться по школьным подругам? И вообще я не понимаю, чего ты окрысился. Ты ж им помогал. Наташка по сей день тебе благодарна, что ты ее пристроил в фирму этого… как его… Тьфу ты, забыла! С этим юбилеем мозги набекрень! Ну, Массимо, ну подскажи…
— К Фелоди.
— Во-во. — Лина положила себе в рот маслину. — Тебе не кажется, что камин дымит? — вдруг сказала она, подозрительно принюхиваясь.
— Нет. Марко сказал, с камином все в порядке. Это, вероятно, из кухни.
— Марко сказал то, Марко сказал это, — передразнила Лина. — Носишься со своим Марко как с писаной торбой. А на кухне, между прочим, воруют по-черному.
— Вернемся к подругам. Вернее, к тому, что я кого-то там когда-то куда-то пристроил. — Массимо произнес это медленно и со вкусом, слегка рисуясь, с целью продемонстрировать отличное знание русского языка. — Тебе не кажется, что если мы возьмем за правило сажать за свой стол каждого нищего, которому подали на бедность, то вскоре и сами по миру пойдем?
— Наталья — не нищая, — обиделась за подругу Лина.
