Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
– Я вижу, вам удалось поймать мою шляпу, – сказал он.
– Ей приглянулись мои ноги, – ответила я.
– Не могу ее за это упрекнуть, – галантно сказал он, даже не пытаясь скрыть своего интереса. В отличие от моих чопорных соотечественников, французы славились свободой нравов.
Мужчина протянул руку, но я спрятала цилиндр за спину, моему же собеседнику протянула конверт с названием гостиницы. Он прочел и глянул на меня вопросительно.
– Там остановилась моя подруга. Я приехала провести с нею несколько дней.
Лучше было бы сказать, что я собираюсь с нею поужинать, но как объяснить багаж? Мужчина помолчал. «Вероятно, – подумала я, – гостиница эта – третьесортная ночлежка». И тут он меня удивил:
– Улица Риволи проходит прямо за вашей спиной. Позвольте мне поднести ваш саквояж. Тут по пути есть несколько очень приличных заведений. Быть может, вы не откажетесь от рюмочки ликера, мадам?
– Мадемуазель. Меня зовут Мата Хари.
Терять мне было нечего, к тому же это был первый парижанин, отнесшийся ко мне по-дружески. Мы направились к гостинице и по дороге завернули в ресторан, где официанты, столь элегантные, что всем бы походили на участников званого ужина, если бы не длинные, до самого полу, передники, держались почти сурово и не улыбались никому, кроме моего спутника, чье имя я уже успела позабыть. Мы отыскали удобный столик в углу зала и сели.
Мой новый знакомый спросил меня, откуда я. Я ответила, что из голландской Ост-Индии, там родилась и выросла. Желая сделать ему приятное, я восхитилась металлической башней, должно быть, единственной в мире, но мое восхищение вызвало у него приступ ярости.
– Надеюсь, через три-четыре года ее разберут на части. Эта всемирная выставка ударила по казне сильней, чем две последние войны. Правительство хочет, чтобы мы думали, что теперь все страны Европы возьмутся за руки и будут жить душа в душу. Вы верите в это?
У меня не было ровным счетом никакого мнения на этот счет, так что я промолчала. Как я уже говорила, у всякого мужчины есть взгляды, которые он обожает разъяснять.
– Вы должны увидеть немецкий павильон. Это они так пытаются принизить наши достижения. Чудовищное, фантастически безвкусное строение. Все эти машины, механические мастерские, литейные цеха, модели кораблей… они, изволите ли видеть, собираются властвовать над морями… и к этому чудовищная башня, полная…
Он помолчал многозначительно, словно готовясь отпустить сальную шутку.
– …пива! Они утверждают, что это в честь их кайзера, но я совершенно уверен, что у всего этого только одна цель – запугать нас. Десять лет назад поймали еврея-шпиона, он утверждал, что вот-вот разразится новая война. Сейчас, правда, говорят, что он невиновен, и жалеют его – и все из-за проклятого писаки Золя. Он ухитрился расколоть общественное мнение, и теперь пол-Франции требует освободить негодяя, а, как по мне, Чертов остров – самое ему место.
Он спросил еще рюмку, торопливо выпил, сказал, что дела, к сожалению, не ждут, но что, если я задержусь в городе на некоторое время, мне, наверное, будет любопытно ознакомиться с павильоном, представляющим мою страну.
Мою страну? Но я не видела ни мельниц, ни кломпов.
– На самом деле его по ошибке назвали павильоном голландской Вест-Индии. У меня пока не было времени туда заглянуть, уверен, его постигнет судьба всех прочих современных сооружений, наводнивших город и стоивших нам миллионы, но покуда, говорят, там очень интересно.
Мой собеседник поднялся. Достал из бумажника визитную карточку, из кармана – золотое вечное перо и зачеркнул фамилию, словно бы намекая, что был бы не прочь свести со мною более близкое знакомство.
Попрощался, однако же, по всей форме – церемонно приложился к моей руке. Я посмотрела на карточку – там не было адреса, впрочем, я была готова к этому. Я не собиралась хранить всякий мусор и, как только мой новый знакомый скрылся из глаз, смяла карточку и бросила ее наземь.
Две минуты спустя мне пришлось вернуться и подобрать измятую картонку – на ней значилось имя того самого человека, которому предназначалось рекомендательное письмо консула!
Часть вторая
«Высокая и статная, с прихотливо рассыпавшимися по плечам кольцами волос, она обладает гибкой грацией хищника и словно переносит нас в таинственную волшебную страну».
«Женственнейшая из женщин собственным телом пишет неизвестную еще трагедию».
«Тысяча и один изгиб, тысяча и одно движенье, в совершенстве сочетающиеся с тысячей разных ритмов».
Эти вырезки, словно осколки любимой когда-то чашки, рассказывают мне о жизни, которую сама я уже не помню. Как только выйду отсюда – отдам их переплести. Каждая заметка – в золотой рамке, а обложка пусть будет кожаной. Этот альбом я оставлю дочери, раз уж следствие конфисковало все мои деньги. Когда мы с нею встретимся, я расскажу ей о «Фоли-Бержер» – мечте всякой танцовщицы. Расскажу, как прекрасен Австрийский Мадрид, как хороши улицы Берлина и дворцы Монте-Карло. Вдвоем мы прогуляемся по Трокадеро, заглянем в «Серкль Руайяль», к «Максиму» и «Румпельмайеру» и осчастливим их – и другие рестораны – возвращением их самой знаменитой посетительницы.
Вместе поедем в Италию, вместе порадуемся близкому и неминуемому краху мерзавца Дягилева. В Милане я укажу ей на Ла Скала и скажу с гордостью:
– Здесь я танцевала в «Бахусе и Гамбринусе» Ромуальдо Маренко.
Я уверена, что нынешние испытания пойдут моей славе только на пользу. Кто не захотел бы показаться в обществе с роковой женщиной, со шпионкой, допущенной к государственным тайнам? Всякий любит заигрывать с опасностью – до тех пор, пока это не опасно.
Тут она, должно быть, попросит меня:
– Расскажи мне о моей матери, Маргарете Маклеод.
И я отвечу:
– Я не знакома с этой женщиной. Всю мою жизнь, и в мыслях, и в поступках, я была Матой Хари – той, что притягивала и всегда будет притягивать мужчин и вызывать вящую зависть женщин. С тех пор как я покинула Голландию, я забыла, что такое опасность, и ничего больше не боюсь. Я приехала в Париж без денег и нарядов, но погляди, как высоко я взлетела. От души надеюсь, что тебе повезет не меньше.
Я расскажу ей о танцах – к счастью, у меня сохранились снимки, запечатлевшие меня в движении. Вопреки утверждениям ничего так и не понявших во мне критиков, на сцене я забывала о своей женской сути и посвящала себя – всю себя – Господу. Потому-то мне и было так легко танцевать нагой. В этот момент я не была собою, я не была своим телом, я была танцем, я причащалась святых тайн вселенной.
Я буду вечно благодарна господину Гиме, давшему мне возможность показать мое искусство в его личном музее, облачившись в драгоценные одежды, выписанные из Азии для коллекции, – я благодарна ему, хотя за эту возможность мне пришлось расплатиться вполне определенным образом, и это были очень утомительные и безрадостные полчаса. На мое представление пришло триста человек: журналисты, знаменитости и минимум два посла – японский и германский. Пару дней спустя все газеты заговорили о чужеземке, явившейся откуда-то с окраин голландской Ост-Индии и принесшей с собою простодушную религиозность и наивное бесстыдство жителей тех мест.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
