Кстати, про «трахнемся».
С Лерой мы сливаемся в одно в этом процессе. Переплетение и слияние. Слияние и поглощение. Она поглощает меня, не остаётся и следа от былого сверхведомственного моего лоска. Это её покорение Москвы, только покорение точечное. Она нагибает Контору. Будто даёт понять мне: забудь, забудь, ты давно не сверху, там уже я. И эта поза – моя любимая.
…Но! Как только я кладу не туда бритвенный станок, на меня вновь выливаются потоки критики, и я скатываюсь в свой андеграунд:
Чувствую себя на азиатской половине Евразийского континента полным идиотом.
И чем больше я живу, тем больше ничего не понимаю. Что за дела, мать их фашистскую?
18
Меня обещают взять в организационный отдел старшим инспектором. Работа с бумажками. Никаких командировок. От этого невесело.
– Не так быстро всё делается, – объясняет мне Елена Юрьевна Шац, начальник отдела кадров. – Вы ведь устраиваетесь в серьёзную организацию.
Ага. До этого я работал в несерьёзной.
И всё же молчу. Хотя хочется сказать. И сказать сильно.
Не ты ли мне, мать твою фашистскую, названивала месяц назад и требовала, чтобы я уволился немедленно, ибо место это может «уйти»? Не ты ли? Говорил тебе, что сейчас я на проверке, что я не могу просто так плюнуть и уйти, потому что это непорядочно, если тебе слово такое знакомо. А ты отвечала: ничего страшного, это ваше право – уйти на пенсию без отработки положенного по Трудовому кодексу времени. А теперь, значит, «не так быстро делается».
Крупная баба пятидесяти лет, в очках, с непробиваемым лицом, Елена Юрьевна сидит за столом и пытается издеваться надо мной. Взгляд её – болото серьёзности и равнодушия. Я сразу понимаю причину. Её задело, что, ведя переговоры с ней из Москвы, я вёл себя достаточно свободно. Нет, конечно, не было обращений на «ты» и не ругался я матом, но пару раз позволил себе пошутить. Для неё это ненормально. Она считает себя тут едва не самой главной, Зевс в юбке, громовержец, здесь всё от неё зависит. А тут я. Шутник. Из Конторы! Понятное дело, что для такой особы моя манера общения не то чтобы развязной покажется – как минимум хамской!
– Вы так и не привезли справки о судимости, – бубнит она, копаясь в моих документах.
– Я привёз справки о судимости.
– Они у вас другой формы.
– Какая разница? Стоит же штамп. «Не судим»! Или вы хотите сказать, что по месту моей работы могли служить судимые люди?
– Я ничего не хочу сказать! – хлёстко произносит она. – Идите в информационный центр, подавайте заявление, через месяц справки будут готовы. Порядок для всех один!
Через месяц? И что я буду делать этот, мать его, месяц?
– А пока пройдите полиграф. Каждый кандидат при приёме на службу обязан его пройти…
…Невозмутимый, молодой, лет на пятнадцать младше меня, полиграфолог предлагает заполнить какие-то бланки и начинает долго и нудно рассказывать, что такое полиграф, что обмануть его практически невозможно, что всё это очень и очень серьёзно. Обманывать нельзя, волноваться нельзя, если плохо себя чувствуешь – тоже нельзя.
Мне на все его рассуждения и на долбаный детектор глубоко по херу. При устройстве в Контору меня пытал своими тестами четыре с половиной часа самый главный тамошний психолог, доктор наук, судя по его перекошенному лицу и дёрганому поведению – истинный профессионал. Он сказал мне, что его методика самая крутая, а полиграф – чистой воды шарлатанство и ненужная груда железа с проводами.
– …Вы вчера пили? – участливо спрашивает полиграфолог.
Такое впечатление, что аппарат влияет на его психику. Как только он включает свою бесовскую машину, то сразу преображается, становится внимательным, а речь его уподобляется журчанию ручья.
– Не пил.
– А почему у вас глаза красные?
– Я мало спал, – не выдерживаю я, – было очень много работы по Праге.
Ноль эмоций. Он просто пожимает плечами. Он не смотрел «Семнадцать мгновений весны». Мюллер так отвечал Кальтенбрунеру в первой, кажется, серии. Ладно, чёрт с ним. Лера тоже не смотрела «Семнадцать мгновений весны». Иное поколение. Не обязаны.
Присосочки и проводки. Опутывает меня, сука. Я вспоминаю другой советский фильм, «Ошибку резидента» вспоминаю, как проверяли русского разведчика. Согласно легенде, он был уголовником по кличке Пегас. А играл его Михаил Ножкин.
– Вы коммунист? Кто есть Михаил Зароков?
Вопросы, задаваемые мне, убоги и примитивны. Я знаю, что они будут повторяться, процентов восемьдесят запомнил, вру не задумываясь. А полиграф ожидает, что эти вопросы поставят меня в тупик, я разволнуюсь, ползущая горизонтально линия колебаться, зашкаливать начнёт.
– Вы брали взятки?
Если бы и брал, я что, признался бы? Ох, смешные.
– Вы изменяли жене?
Да какая тебе-то об этом забота, мать твою фашистскую?
Я стараюсь быть спокойным. Но всё это – действительно попытки унизить, ей-богу. Я смеюсь над ними, над их попытками. Они все тут такие важные. Да я важнее видел, неужели вы не понимаете?
Это был первый день, когда я пожалел, что переехал в славный город Екатеринбург.
19
– У тебя плохое настроение, – говорит мне Лера.
– Всё нормально, – спокойно отвечаю я.
– Нет, не нормально. Что случилось?
– Лера, я сам постараюсь с этим разобраться.
