– Позвольте представить, – провозгласил он, жестом соединив Ральфа и присутствующих на фотографии, – лейтенант Ральф Гарретт, из корпуса разведчиков, второй сын третьего барона Челтена, – ой!
Ударом в голень Ральф напомнил, что никакого значения не придает «дворянскому хламу», как он всегда выражался.
– Обычное дело, – проворчал Джонатан, потирая ушиб. – Дворянин, прорва денег, роскошное фамильное гнездо – и манеры сапожника!
Он со смехом уклонился от вновь грозившего ему сапога.
– Так ты дашь мне представить семью или нет?
Под благосклонное ворчание Ральфа Джонатан передвинулся на краешек сиденья, держа фотографию боком, и принялся указывать на каждого по очереди:
– Мой отец, Джеральд Гринвуд, профессор истории Древнего мира и филологии в Баллиол-колледже. Моя мать, Марта Гринвуд, урожденная Бентхэм. Наша младшенькая, Ангелина…
Ральф выхватил у него фотографию и внимательно изучил последнего упомянутого персонажа – вернее, упомянутую особу. Наконец одобрительно присвистнул:
– Чу-дес-но! За это время она должна была расцвести в настоящую красавицу. Она еще свободна?
– Предупреждаю сразу! Лапы прочь, ловелас! – весело крикнул Джонатан и попытался отобрать у Ральфа семейный портрет. – К тому же она очень капризна и чересчур задирает нос. Пожалуй, ты бы показался моей сестренке недостаточно привлекательным, – съязвил он, сражаясь с Ральфом за фотографию. Наконец последний одержал в потасовке победу, подняв над головой карточку и держа Джонатана на расстоянии вытянутой рукой.
– Не будь так уверен! – возразил он с широкой ухмылкой. – Я смогу обвести ее вокруг пальца и укротить!
– Ха, без шансов, но надежда умирает последней! – хмыкнул Джонатан и повалился на сиденье рядом с Ральфом, который продолжал всматриваться в снимок. Он указал на четвертого члена семьи, молодую темноволосую девушку, стоящую немного в стороне, пряча в складках платья зажатые кулаки.
– А это что за мрачное создание?
Нахмурив брови, девушка свирепо смотрела на зрителя, как будто ее заставили встать перед линзой фотокамеры силой. Упрямо поджатый подбородок не подходил к неуклюжей позе, а почти ожесточенная серьезность на лице мало шла такой молодой девушке.
– Это моя вторая сестра, Майя, – в голосе Джонатана зазвучала неподдельная нежность. – Она – отличный приятель, совсем другая, чем Ангелина. Книги для нее – все. Она душу бы продала, чтобы поступить в университет, и никак не может смириться, что там можно учиться только мужчинам.
Внезапно посерьезнев, он уставился в окно – благодаря наступающим сумеркам и свету загорающихся по ходу поезда фонарей оно окончательно превратилось в зеркало. Но казалось, Джонатан смотрит сквозь стекло, в видные лишь ему одному дали.
– Иногда меня очень беспокоит ее будущее. Она такая мечтательная и так часто бывает печальной. Как будто не может найти места, где пустить корни…
Вместо ответа Ральф молча протянул ему фотографию и сочувственно похлопал по плечу. Джонатан задумчиво прикусил нижнюю губу, убрал фотографию и поднялся с места. Ребром приложив ладони к прохладному стеклу и заслонившись ими от света купе, он смотрел на улицу.
– Снег, – наконец восторженно пробормотал он. – А я уже и забыл, как выглядит снег…
3
Майя бежала по пустынной, словно зачарованной, улице. Сумерки постепенно угасали, и прохладный таинственный снег начинал по-настоящему светиться. Ветви молодых лип по обе стороны дороги склонялись под весом ледяной ноши. Позади мирно лежали обширные парки, принадлежащие старинным каменным зданиям колледжей: слева – Вэдхем, справа – Святого Джона и Тринити. Майя вздрогнула от неожиданности, когда от изгороди, хлопая крыльями, оттолкнулась ворона и фонтаном взмыла вверх, оставив позади лишь отголосок хриплого крика.
Несмотря на теплое шерстяное платье и фланелевые нижние юбки, Майя замерзла. Пальцы ног в чулках и полусапожках на пуговицах совсем окоченели. Она злилась на себя, что не захватила теплую накидку или хотя бы перчатки, но о возвращении не могло быть и речи. Она уверенно бежала вперед, согревая дыханием покрасневшие от холода руки и снова пряча их под мышки. Почувствовав, как теряет очередную шпильку, Майя нехотя потрясла головой, пока не сдался последний зажим, и волосы свободным каскадом упали на спину. Пусть люди думают что хотят! Мать и без того будет браниться, что она была одна в темноте на дороге. Как она выглядит, неважно. А уж сегодня это точно не имеет ни малейшего значения.
Сегодня вечером, перед обедом, Майя должна была добровольно передать матери собранные за все годы письма Ричарда. Марта прочитает каждую строчку, уж в этом-то Майя не сомневалась. Невыносимо! Майя твердо решила, что такого не допустит. А если мать осуществит угрозу и обыщет в ее комнате каждый уголок, пусть даже для этого придется перевернуть весь Блэкхолл сверху донизу, Майя собственноручно бросит толстую пачку писем в камин. Хотя сама эта мысль уже разрывала ей сердце. Майя сжала зубы, изо всех сил пытаясь пробежать подальше, хотя бы до конца Парк-стрит.
Фасад Вэдхем-колледжа, остроконечный и зубчатый, как средневековая крепость, равнодушно уставился на улицу темными дырами окон. Только за одним из узких узорчатых окошек еще горел свет. Видимо, для какого-то глубоко увлеченного профессора каникул не существовало – студенты, забрав с собой свои вещи, уже несколько дней назад покинули колледжи и разлетелись по всей Англии, чтобы провести каникулы дома, в окружении близких. Оксфорд вздыхал с облегчением, когда дикие толпы молодых людей разъезжались – на Рождество или длинные летние каникулы. Для города наступала пора блаженного покоя, без шумного веселья в ночных переулках, кутежа в трактирах, без дерзких выходок – маленьких стихийных бедствий, дающих разрядку бурлящей через край жизненной энергии, накопившейся за время сурового распорядка будней: ранних богослужений, лекций, учебных часов и экзаменов. Между горожанами и студентами в длинных черных одеждах сложились особые отношения – на грани любви и ненависти. В прежние времена это нередко приводило к вооруженной аргументации с той и другой стороны. Но жители все же гордились легендарной славой Оксфорда, оплота наук и знаний, и во время каникул так не хватало этих вечно спешащих студентов, из-за широких накидок напоминавших хаотично порхающих бабочек, и во время каникул улицы казались опустевшими.
Майя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу – ей пришлось ждать, пока два извозчика, один за другим, свернут на Боард-стрит. Стеклянные фонари вдоль широкой улицы уже рисовали сияющие круги в наступающих сумерках, а на каменных стенах домов появлялись первые золотистые прямоугольники окон. Майя поспешила пройти перекресток Парк-стрит и Кэтрин-стрит. Лошадиные копыта и колеса повозок замесили снег в скользкую хлюпкую кашу, в некоторых местах она начала подмерзать. Взгляд Майи тоскливо скользнул по гостеприимно подсвеченным витринам на первом этаже углового дома. Кофейня «Баггс» сегодня тоже считай что пустовала, только за двумя столиками сидели мужчины среднего возраста. Кофейня каждый раз вызывала у Майи непреодолимый соблазн. К кофе и чаю здесь предлагали не только сэндвичи с холодным ростбифом, чеддером и колечками маринованного лука – еще можно было бесплатно читать газеты и журналы из Англии, Франции и заокеанских стран. В «Баггсе» собирались на обед студенты и профессора, приносили с собой последние новости и статьи, новые карикатуры и главы романов, болтали и горячо спорили о политике, истории, литературе, экономике и учебных условиях в университете. Здесь этих споров не могли прервать ни предупреждающие взгляды матери, ни настойчивые требования, чтобы Майя пошла на кухню и приготовила свежий чай – хотя чайники пусты только наполовину и обычно это входит в обязанности Хазель. Споры о свободе, столь желаемой Майей и все же запретной. В «Баггсе», как и на факультетах университета, не было места женщинам – даже для дочери уважаемого профессора Баллиол-колледжа. Ну почему все, что развивает ум, – прерогатива мужчин?
