И рожденный пять месяцев спустя мальчишка, на диво большой и крепкий, был коронован прямо в пеленках, по обычаям, принятым на Востоке, перед лицом Священного Огня, в порфировой палате дворца Навуходоносора, вдали от мутных глаз тупой солдатни, зато в присутствии дородных и бесстрашных персидских пахлаванов, земным поклоном встретивших вынесенного к ним Пердиккой трехнедельного шахиншаха.
Под сводами, отделанными бадахшанским нефритом, звенели чеканные строки тронного благословения, произносимого от имени Царя Царей Верховным Правителем державы Пердиккой: «Волей Светлого Ормузда, я, побеждающий тьму и дарящий благо тверди, Искандар, сын Искандара, сына Зевса-Аммона, дарую вам, подданные, счастье восхождения моего на престол…»
– И ты свидетель, что престол сына твоего прочен и священная жизнь его вне опасности, Царь Царей и Бог мой Александр…
Брови, искусно – волосок к волоску – выложенные на мраморе резцом ваятеля, слегка сдвинулись; Бог недоумевал, для чего призвал его вернейший из слуг.
Не для того же, чтобы перечислить заслуги свои, и без того ведомые Всеведущему?
Нет, конечно же, нет; лишь презрения достоин раб, хвалящийся заслугами перед господином, коему обязан вечной нехвастливой преданностью, и он, Пердикка, тень от тени Царя Царей и прах у ног его, не смеет и помыслить о подобном.
Хотя заслуги велики и неоспоримы!
Пусть у державы ныне – два царя, но оба они – в лагере Верховного Правителя, под неусыпной охраной «серебряных щитов», пешей этерии Божественного, до последней капли крови и последнего вздоха преданных памяти ушедшего Бога, его сыну-наследнику и благородному Пердикке, ревностному продолжателю его дел.
Пусть играет в куклы, забавляется мячиком и объедается бахарскими тянучками косноязычный и жалкий Арридей-Филипп, пусть жена его, бешеная Эвридика, мечтающая о власти и потому радостно вышедшая за дурачка, негодного ни в жизни, ни в постели, шипит и злобствует, хуля втихомолку Верховного, но им суждено оставаться в тени, а после – сгинуть, ибо наследник обеих диадем – младенец Александр, сын Александра, и никто, кроме него…
Пусть до времени тешат себя миражами македонские волки; есть управа и на них, а имя этой управе – всемогущее время. Мальчик растет, а ветераны стареют, и молодые персидские азаты[14], отважные и полные сил, уже теперь сотнями стекаются в Вавилон, мечтая записаться в войско благородного вази-авазира и спасалара[15]Фардаха, опекуна шахиншаха Искандара, второго властителя Арьян-Ваэджа этого имени…
Десять лет, всего только десять лет – и никто уже не посмеет скалить зубы на тройную тиару.
Но эти десять лет необходимо выстоять.
Одному – против всех.
Сегодня, глядя в глаза стратегов, Пердикка видит одну лишь ненависть, и ничего, кроме нее. Поскольку, уступая многое, никогда не поступается главным. Он дал псам хлебные кормушки. Но он не давал им права уклоняться от уплаты налогов в царскую казну. И плевать, что они полагали себя автономными царьками. У любой автономии есть границы, и лежат они там, где начинаются интересы державы. Неуплата налогов означает отделение; отделение равнозначно государственной измене. И обнаглевшие лишились своих сатрапий, а посмевшие бунтовать были передавлены, как вши, невзирая на авторитет в войсках и былые заслуги. Жаль, что поторопились с бунтом самые слабые из ненавистников! Такие, как одноглазый лис Антигон, сатрап Великой Фригии, ведут себя с подчеркнутой лояльностью, до медяка выплачивают налоги и возносят в храмах молитвы во здравие Верховного… Однако люди Эвмена доносят, что тем же Антигоном навербовано и обучено войско, едва ли не превосходящее армию самого Пердикки, и ни у кого иного, а именно у Антигона нашли приют иные из разбитых мятежных сатрапов. Выдать же преступников Одноглазый не соглашается, поскольку-де они припали к алтарям, моля об убежище, а он, Антигон, человек богобоязненный и страшится гнева беспощадных Олимпийцев…
Ненавидят? Пусть так! Лишь бы боялись.
И они боятся.
Когда Пердикка вновь ввел при дворе проскинезу, никто не посмел возразить; любо-дорого было видеть, как ползли они все, и Антигон в том числе, на животах, по очереди целуя крохотную туфельку Царя Царей и золоченую эндромиду Пердикки, не царя и не Бога, о нет! Но воплощения верховной власти, державного единства и бессмертной воли Божественного…
Они ползли, как черви, и в глазах их Верховный с наслаждением угадывал многократно умноженную ненависть, ядовитую, словно яд болотной индийской кшары.
Тупую. Непрощающую.
И – бессильную.
Пируй же спокойно на Олимпе, Царь Царей и Бог Александр Македонский, твой вечный слуга и воин Пердикка, сын Оронта, выстоит!
Имена врагов ему известны, а это значит, что рано или поздно всем им придется держать ответ перед Верховным Правителем, и – вполне возможно! – учитывая заслуги и возраст, Пердикка даже не станет казнить их, а просто повелит заключить в один из зинданов Марга, где к услугам узников изысканнейшие наслаждения: мороз зимой и жара летом, учтивое общество мохнатых крыс и сладостные поцелуи нежных змей…
Тем паче что по-настоящему опасных недругов не так уж и много. Не больше, чем истинных друзей.
Первый из них – Антигон. Хитрый и осторожный зачинщик мятежей, поднимаемых тупыми сатрапами, великий умелец подставлять под кару других, прощупывая силы Верховного, но сам неизменно оставаясь в стороне, ничем не запятнав себя.
Но пока что он – не опасен. Здесь, в лагере, где каждый шаг его отслеживают люди Эвмена, а каждое письмо читают слуги Селевка, ему просто невозможно быть опасным. Пусть пока живет. Рано или поздно он оступится или ему помогут оступиться, и первая же его ошибка станет последней.
Второй – Антипатр.
С этим тоже можно повременить. А может, догадается подохнуть сам. Сколько, бишь, ему годков? Пожалуй, за восемьдесят, и намного. Так долго жить, в конце концов, даже неприлично…
Пердикка усмехнулся, забыв на миг, что пребывает пред ликом Царя Царей и Бога, но тотчас опомнился, убрал с уст ухмылку и опасливо приподнял глаза.
Эвоэ! Божественный тоже улыбался!
Ну да, он и при жизни недолюбливал наместника Македонии…
Старый Антипатр. Друг и побратим хромого Филиппа. Ненавистник Божественного. Люди Эвмена донесли недавно, что подлый старик распускает грязные слухи о причастности Царя Царей к гибели хромца и прилюдно называет ушедшего Бога отцеубийцей. В тех же донесениях сказано, что Антипатр в разговоре с доверенными лицами утверждал, что Македонии нет надобности в восточных делах и что для македонского престола вполне достаточно царя Арридея-Филиппа…
