– Я думаю, что одна-две понюшки не увеличат расходов леди, – заметила резко Тони. Она решила часто возвращаться к этой коробке. Ее не знавшие исхода ощущения стали пробуждаться в новой для нее атмосфере. Чувство запаха вошло в ее жизнь. Это чувство никогда уж не оставляло ее, и потом, на протяжении многих лет, она узнавала людей и места по их запаху. Спускаясь по мягко настланным ступеням, она все еще вспоминала легкий сладкий аромат.
– Я бы охотно это попробовала, – сказала она вдруг громко.
Миссис Kapp посмотрела на нее с испугом.
– Что еще? – спросила она нетерпеливо. – Что это вы хотите попробовать?
– Я бы хотела попробовать запахи всего на свете, – ответила Тони.
Миссис Kapp с чувством облегчения проводила ее до дверей будуара.
– Мешок костей, маленькое несчастное существо, – рассказывала она дворецкому, – и вся покрыта синяками. По понятиям – настоящая язычница. Но, слава богу, не мне ее воспитывать.
«Язычница» между тем смотрела на тетю в ее прелестном будуаре. Она не боялась этой крупной женщины, но ей не нравились круглые блестящие глаза тети.
– Сколько тебе лет, Антония? – спросила леди Сомарец.
Тони укрылась за застенчивым молчанием бедных, которое так часто объясняют их враждебностью.
– Отвечай мне, когда я тебя спрашиваю. Сколько тебе лет, Антония?
– Не знаю, – выговорила Тони. Леди Сомарец пожала плечами.
– Ты никогда не посещала школу?
Тони отрицательно покачала головой.
– Что я тебе только что говорила? Надо мне отвечать, когда я спрашиваю. Это грубо – не отвечать на вопрос.
– Вы ведь и так хорошо поняли, что я хотела сказать, – пробормотала Тони. Ее маленький острый ум был озадачен этим вопросом, она не могла его понять, но все же чувствовала себя в силах упорствовать по-своему.
Она нервно вертелась, затем громко чихнула и провела рукой по лицу.
– У тебя нет носового платка? – резко спросила леди Сомарец.
Тони покачала головой.
– Он мне одолжил свой, – пояснила Тони.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Дядя мне одолжил свой, – ответила Тони. Слово «дядя» как ножом резнуло леди Сомарец: до того невероятным казалось ей, что это жалкое уличное дитя с обломанными ногтями и сиплым голосом могло принадлежать к их семье. Жалкое дитя снова громко чихнуло.
– У меня из носу течет, – кротко заявила она. Бормоча слова отвращения, леди Сомарец дала Тони свой крошечный носовой платок. Тони взяла его, не говоря ни слова, уже хотела пустить его в ход, но остановилась, и странная застенчивая улыбка вдруг пробежала по ее лицу.
– Он хорошо пахнет, – сказала она, все еще улыбаясь. Дверь открылась, и человек высокого роста вошел в комнату. Он подошел к леди Сомарец и с равнодушным видом поцеловал ее. Тони смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Лорд Роберт Уайк считался в то время самым красивым мужчиной в Лондоне. Он обладал легкой грацией превосходного животного, и его несколько красноватые волосы и странные желтовато-серые глаза способствовали такому впечатлению. Он был великолепно сложен, с тонкой талией и широкими плечами породистого человека. Трудно было верить, что между ним и леди Сомарец существует хоть наполовину родственная связь. Он стоял у рояля, нюхая лилии в большой венецианской вазе. Когда он закончил, он слегка потянулся и стал осматривать комнату.
– Кто это, дорогая Риа? – спросил он сестру. Роберт был из породы тех мужчин, которые для каждой женщины имеют особое имя. Он разглядывал Тони своими серыми глазами. Тони выдержала его взгляд, не моргнув. – Ну, детка, идите сюда и давайте поздороваемся, – весело сказал он.
– Мой дорогой Роберт, ты делаешь ошибку, – быстро проговорила леди Сомарец и прибавила по-французски: – Это тот несчастный ребенок Уинфорда, ты знаешь?
Лорд Роберт снова улыбнулся; он любил детей с легкой снисходительностью всякого здорового эгоистичного человека, а этот ребенок выглядел очень несчастным.
– Итак, мы в родстве, милая? – сказал он Тони.
– Послушай, Роберт! – запротестовала его сестра.
Он сел на золоченый стул и поманил пальцем Тони. Она подошла к нему не колеблясь. Он поставил ее меж колен.
– У вас серьезное лицо, разве вы никогда не улыбаетесь?
Блеск ослепительно-белых зубов был ему наградой.
– Так много лучше. Сколько вам лет?
– Не знаю. Правда, не знаю.
Он откинул назад голову и захохотал во все горло. Леди Сомарец смотрела на это с пренебрежением.
– Антонии почти десять лет, – сказала она сдержанно.
– Вот как они вас называют? Антония! Слишком большое имя для такого маленького существа…
– Когда отец бывал в порядке, он называл меня Тони, а когда бывал навеселе, то называл скверным маленьким чертенком.
Лорд Роберт был в восторге. Он провел скучное утро, – а он ненавидел скуку; Тони явилась желанным развлечением.
– Он называл Фэйна «мой безупречный сын» и «зловонный маленький грубиян». Он… – Она внезапно остановилась. Странное выражение появилось на ее лице, губы начали вздрагивать.
Лорд Роберт смотрел на нее, пораженный.
– Ну, не плакать, – сказал он, быстро вынув платок из-за рукава. – Вот так, вытрите глаза, старушка. – Она прислонилась к нему и прижалась своей растрепанной головкой к его сюртуку.
Он продолжал сидеть, спокойно насвистывая арию из «Богемы».
– Дорогой Роберт, как ты можешь?.. – спросила его леди Сомарец.
Он снова рассмеялся.
– Дорогая моя Риа, – сказал он своим привлекательным голосом, – я нахожу, что гораздо проще быть ласковым. Всю мою жизнь я не мог понять людей, которые бывали иными по отношению к ребенку, лошади или собаке.
Он осторожно выпустил руку Тони из своей и встал, вынимая портсигар. Он прикурил папиросу о крошечную золотую зажигалку и выпустил дым с ленивым наслаждением.
– Я бы хотела, чтобы ты не так часто появлялся с Виолой Форд, – сказала сестра неожиданно.
Беспечность лорда Роберта мигом сменилась видом забавной сдержанности.
– Какой добрый друг взял на себя роль низкого сплетника? – спросил он.
– Весь город об этом говорит, все об этом знают, даже эти жалкие еженедельники пишут дерзкие статьи об этом. Действительно, Роберт, ведь эта девушка – только девушка, совсем не то, если бы она была замужем.
– Если бы она была замужем, она получила бы законное право на свободу. Так надо понимать? – Он смотрел на сестру через полузакрытые веки. – В этом случае не было бы никакого опасения за нарушение одиннадцатой заповеди. Я обожаю твои моральные доводы, дорогая.
