Книга Потревоженный демон - Инна Бачинская

Мгновенье… и в зале веселой и шумной

Все стихли и встали испуганно с мест,

Когда я вошел, воспаленный, безумный,

И молча на карту поставил свой крест.

Н. Гумилев. Крест

— Привет, Савелий! Как жизнь, дети? А где философ?

Так обратился капитан Коля Астахов к Савелию Зотову, который с королевской точностью пришел на встречу друзей и уже минут пятнадцать маялся в одиночестве. И тут появился слегка припозднившийся капитан.

Дело происходило в баре «Тутси», излюбленном месте сходок триумвирата: философа Федора Алексеева, в прошлом оперативника, капитана полиции, сменившего, по его собственным словам, военный мундир на академическую тогу; бывшего его коллеги, тоже капитана, но в настоящем, Коли Астахова, человека решительного и далекого от всякой философии; и главного редактора отдела дамских романов местного издательства «Ар нуво» Савелия Зотова. Савелий — человек, воспитанный на чтении дамских романов, как того и требует его работа, а потому несколько оторванный от жизни, на что ему часто пеняет трезвый реалист Коля Астахов. Оторван-то Савелий оторван, но тем не менее есть что-то в его замечаниях… что-то или нечто этакое, некое жемчужное зерно, только нужно рассмотреть его и правильно истолковать. Капитан отмахивается, а Федор Алексеев толкует — он вообще человек вдумчивый, склонный к пространным рассуждениям, как и надлежит философу. «Мутный философ с мутной философией» называет его капитан, человек, как мы уже знаем, прямой и решительный, чуждый всякой мути.

Капитан Коля Астахов всегда опаздывает, несмотря на то что он человек военный. Просто удивительно, что сегодня он пришел почти вовремя и раньше Федора Алексеева. Работа у него такая — ненормированный рабочий день, все на бегу, на нервах, в неурочное время — пожрать некогда! Капитан, когда жизнь становится совершенно невыносимой, грозится уйти к брату в бизнес — снимает таким образом стресс, прекрасно понимая, что в бизнесе ему будет еще невыносимее по причине сильно развитого классового чутья и подхода.

Федор Алексеев — тот, которого еще нет на точке, — преподает философию в местном педагогическом университете, где пользуется заслуженным уважением коллег и любовью студентов, которых он называет студиозусами, учнями и недорослями — под настроение. Или вагантами. Студиозусы, учни… и так далее, хотя и любят Федора, но спуску ему не дают, всегда начеку, так и ждут, где Философ даст слабину, — устраивают дурацкие приколы и задают каверзные вопросы. Философ — кличка, как вы догадались. Философ, Препфил, Диоген (почему-то!) и Коперник. Еще Кьеркегор, но это даже не все способны выговорить. Коперник же — намек на эпизод со шляпой Федора, надетой на голову астронома, чей бронзовый бюст украшает вестибюль факультета. Обезьянничают также с клетчатым шарфом Федора и трубкой — по его убеждению, даже незажженная трубка помогает сосредоточиться. Приколы приколами, но Федору палец в рот не клади! Не на того напали. У него свое убийственное оружие — эрудиция, логика и чувство юмора. Попасться ему на язык — удовольствие ниже среднего. Голыми руками его не возьмешь, но договориться всегда можно. Достичь консенсуса и компромисса. Ему принадлежит целый ряд крылатых философских фраз, которые тут же расхватывают его подопечные. Например: «Здоровый компромисс — двигатель прогресса»; «Здоровый диалог — залог взаимопонимания». И любимая: «Смейся над собой первым», которую он потребовал философски истолковать, осмыслить и взять на вооружение. Были и другие афоризмы, законспектированные и цитируемые, но эти три оказались, по выражению студиозуса Лени Лаптева, летописца и биографа Федора, «потолком».

Плюс романтический ореол бывшего оперативника, этакого капитана ноль-ноль-семь, который до сих пор — только это строго между нами и не для прессы! — преследует, стреляет, вяжет неуловимых убийц и маньяков, дерется, а главное, вовсю использует свои серые клеточки — без него сыскари беспомощны, как слепые котята. И дерется он будь здоров! И вообще о такомпреподеможно только мечтать! Предмет восторга и зависти до зеленых соплей всего бурситета. Сочинителем легенд и страшилок про Федора был, разумеется, студиозус Леня Лаптев.

Облюбованный троицей бар «Тутси» хорош мягкими нравами публики, предпочитающей джаз и старинные романсы, а едва слышное бормотание телевизора над стойкой способствует созданию почти домашней атмосферы. «Тутси» — заведение с традициями, где ненавязчиво дают понять, что в гостях здесь побывали местные и заезжие знаменитости, не преминувшие засветиться с хозяином и одновременно барменом — толстым Митричем. Правда, кто с кем засветился, вопрос и дело вкуса. На снимках известного земляка, фотохудожника Ивана Денисенко, с размашистыми автографами: отечески улыбающийся мэр с детишками в лучших традициях соцреализма; культовый режиссер Виталий Вербицкий с косой до пояса и в бусах, похожий на викинга; лидер партии «зеленых», известный тем, что с риском для жизни лег под трактор во время акции против лесоповала в Марьиной роще; известный художник Виталий Щанский с несфокусированным взглядом и литровой кружкой пива; и многие, многие другие. В том числе и наша троица: красавчик Федор Алексеев в белом свитере с громадным воротом, бравый Коля Астахов и слегка растерянный улыбающийся Савелий Зотов — стоят плечом к плечу, а Митрич в центре, как дядька их Черномор, широко улыбающийся. В белой рубашке, с бабочкой и неизменным полотенцем через плечо.

— Федя позвонил, что задержится. Жизнь нормально. Ты как? Что у тебя, Коля?

— Я… У меня много чего, — туманно ответил капитан. — А где это он, интересно, задерживается? Каникулы, можно дурака валять с утра до вечера. Он что, женился?

— Женился? — испугался Савелий. — Федя? Откуда ты знаешь?

— А чего тогда опаздывает?

Савелий не нашелся, что сказать на столь странное замечание. Он, например, женат, но никогда не опаздывает, а, наоборот, приходит раньше.

— Я опаздываю, потому что жизнь собачья, — продолжал капитан. — Я как тот древний тип, что чистил конюшни. С той только разницей, что он вычистил, а я… — Капитан махнул рукой.

— Колечка, что случилось? — забеспокоился добрый Савелий. — Что-нибудь с Ирочкой?

— С Иркой? — удивился капитан. — При чем тут Ирка? Ничего не случилось, жива-здорова, что с ней сделается? Скорее уж со мной…

Капитан осекся и снова махнул рукой. Он хотел пожаловаться Савелию, что Ирка купила шубу, потратив деньги на ремонт машины, и, главное, он, Коля Астахов, сам виноват, так как в минуту слабости подставился, как лох, забыл, с кем имеет дело, рассказал о премии. Похвастался типа. Хотел пожаловаться Савелию, но удержался — тот сейчас расквохчется, как курица, начнет утешать, приводить дурацкие примеры из собственного куцего житейского опыта под девизом: жизнь все равно продолжается, полоса белая, полоса черная, все-таки она вертится, а там, глядишь, и Федька подгребет и вдоволь потопчется по хребту. Хлебом его не корми. Знаем, проходили. А тут такое делается! Хрен с ней, с шубой. Тем более… тем более опять-таки сам пообещал в минуту слабости, дурак, что было, то было, и чего уж тут. Но так паршиво все сложилось, все одно к одному, что… тьфу! И денег жалко.