26 ноября. Наши страдания, видит Бог, значительно возросли, и мы смотрели в мрачное и беспросветное будущее перед нами не без крайнего страха и беспокойства. Сегодня мы ощутили небольшое ослабление ветра и непогоды и получили возможность высушить хлеб, промокший в предыдущий день. К нашей великой радости и удовольствию ветер переменился до ост-норд-оста и дал нам возможность идти много более благоприятным курсом, за этими исключениями, в этот день не было обстоятельств хоть сколько-нибудь значительного интереса.
27 ноября также не было отмечено чем-нибудь, стоящим записи, кроме того, что ветер снова вернулся к осту и уничтожил питавшие нас надежды на несколько дней хорошего хода.
28 ноября. Ветер переменился еще дальше к югу, вынудил нас сойти с курса нашего на зюйд и начал дуть с такой силой, что мы снова встали под короткий парус. Наступила крайне темная и бурная ночь, и мы стали испытывать страх разлуки. Нам, однако, огромными стараниями удавалось держаться примерно в корпусе корабля друг от друга, так, что белые паруса ботов наших были отчетливо различимы. Бот капитана был на малом расстоянии за моей кормой, а второго помощника – в нескольких родах по ветру от него. Примерно в 11 часов ночи, легши спать на дно бота, я был неожиданно разбужен одним из товарищей моих, кричавшим, что капитан терпит бедствие и просит нашей помощи. Я немедленно поднялся и короткое время слушал, не скажет ли он чего-нибудь еще, когда громкий голос капитана захватил мое внимание. Он звал второго помощника, чей бот был к нему ближе моего. Со всей поспешностью я сменил галс, подошел к нему и справился, в чем дело; он ответил: «Я был атакован неизвестной рыбой, и она пробила мой бот». Оказалось, что какая-то крупная рыба сопровождала бот на коротком расстоянии и вдруг без повода напала на него, насколько они могли понять, используя челюсти. Крайняя темнота ночи не дала им распознать породу сего животного, но они сочли, что в длину она около двадцати футов и принадлежит к одному из видов рыб-убийц. Единожды напав на бот, она продолжала кружить вокруг него, словно выказывая намерение возобновить атаку, и во второй раз ударила нос и расколола форштевень. У них не было другого средства нападения, кроме шприт-шеста (длинного тонкого куска древесины, которым расправляют верх паруса), каковым им и удалось отбиться при неоднократных попытках рыбины разбить судно. Я прибыл как раз тогда, когда она оставила действия свои и исчезла. Она пробила в носовой части изрядную брешь, через которую начала быстро прибывать вода, и капитан, полагая дела значительно худшими, чем они были в действительности, немедленно принял меры к перекладыванию своих запасов в боты второго помощника и меня, имея целью облегчить свой; и этим, а также постоянным вычерпыванием, продержал его на плаву, пока свет дня не позволил ему осмотреть размер урона и устранить его. Ночь была сама темнота, небо было полностью скрыто, и нам казалось, будто судьба без устали преследует нас жестокою цепью несчастий. Мы не лишены были страхов, что рыба когда-нибудь ночью возобновит нападение свое на один из прочих ботов и неожиданно нас погубит, но они оказались совершенно беспочвенны, и больше мы ее не видели. По пришествии дневного света ветер снова несколько нам благоприятствовал, и мы все остановились для починки, каковую и осуществили, прибив внутри бортовые полоски. И, вернув провизию, продолжили идти прежним курсом. Водный паек наш, который вначале служил лишь для отправления естественных надобностей, стал теперь недостаточен: от потребления провизии, промокшей в соленой воде и высушенной на солнце, мы начали испытывать неистовую жажду. Эту пищу мы вынуждены были есть в первую очередь, чтобы не дать ей испортиться, и мы не могли, нет, не осмеливались хоть как-то посягать на запас воды наш. Решением нашим было терпеть, сколько позволят упорство и выносливость человеческие, имея лишь в виду то облегчение, что ждет нас по окончании промокшей провизии нашей. Чрезвычайные наши страдания здесь только начинались. Лишение воды справедливо стоит в ряду самых ужасных испытаний нашей жизни: жестокость неистовой жажды не имеет подобного себе в списке страданий человеческих. Горькой судьбой нашей было ощутить ее в ее самой крайней степени, когда необходимость впоследствии принуждает нас искать источник в одном из природных отправлений. Сначала мы не осознавали последствий поедания такого хлеба, и, пока роковые последствия сего не проявились до гнетущей степени, мы и не могли понять причин крайней жажды нашей. Но увы! Облегчения не было. Зная или не зная, равно не имело значения: это была часть нашего пропитания, и рассудок вменил нам в обязанность ее немедленное потребление во избежание полной для нас потери.
29 ноября. Боты наши с каждым днем делались все более хрупкими и слабыми, постоянная течь воды в них, казалось, возрастала, мы не способны были отнести это ни к чему иному, кроме как к общей слабости, проистекающей от причин, которые без лекарства и облегчения должны в короткое время привести нас к полному краху. Мы не пренебрегали, однако, починкой их и латанием, соответственно средствам нашим, когда бы ни обнаруживали сломанную или слабую часть. В этот день мы обнаружили, что нас окружило стадо дельфинов, некоторых, или хотя бы одного из коих мы тщетно пытались долгое время поймать. Мы сделали маленький линь из каких-то снастей, бывших в боте, приделали к нему один из крючков и нацепили белый лоскуток – они не обратили на него ни малейшего внимания, а продолжали играть вокруг нас почти целый день, насмехаясь и над несчастьем, и над усилиями нашими.
30 ноября. Это был замечательно хороший день, непогода не превышала ни одну из тех, что мы видели с тех пор, как оставили обломки. В час пополудни я предложил экипажу лодки нашей забить одну из черепах; двоих из коих мы имели в своем владении. Нечего и говорить, что предложение было встречено с огромным воодушевлением; голод наложил хищные свои угрызения на желудки наши, и мы с нетерпением жаждали высосать из животного его теплую кровь. В панцире черепахи был разведен небольшой костер, и, разделив кровь (коей было около гиля[12]) меж теми, кто был расположен ее пить, мы приготовили оставшееся, внутренности и все остальное, и насладились невыразимо прекрасной трапезой. Желудки двоих или троих при виде крови вывернуло, и они отказались ее отведать – даже неистовая жажда не могла склонить их попробовать ее. Что до меня, я воспринял кровь как лекарство для облегчения крайней сухости неба, и перестал выяснять, есть ли это просто жидкость или что-нибудь иное. После этого, могу сказать, изысканного пира тела наши значительно укрепились, и я почувствовал себя много лучше, чем когда бы то ни было раньше. По вычислениям, в этот день мы оказались на широте 01°73´53´´ ю.ш., расстояние от места крушения, насколько мы могли рассчитать, составляло примерно четыреста восемьдесят миль.
