– Надо это нарисовать, – сказала Эдриен.
– Что?
Она закрыла глаза и навела синий луч на одно веко, потом на другое.
Я попытался придумать, что это за художественный прием.
– Нужного эффекта добиться будет очень трудно, – сказал я.
Эдриен не обратила внимания на мои слова.
– Это глаз инопланетянина, – снова начал я.
Она принялась поглаживать цепочку на брелоке.
– Это точно око.
– Значит, ты рисуешь?
Эдриен посмотрела в сторону дома.
– Я хочу стать художницей, – ответила она.
Мы легли на стол и стали смотреть на листья и звезды. Разумеется, Эдриен видела все это и раньше, я имею в виду стол, она же часто бывала в этом доме.
– Тебе не надо возвращаться на вечеринку? – спросил я.
– Нет. – Казалось, что прошло минут пять. – А еще я хочу стать священником, – добавила она. Ее голос шелестел, как песок. – Я делала тест на акцентуацию личности, там говорилось, что у меня три основных черты. Вера, достоинство и рвение.
Я посмотрел на Эдриен, пытаясь понять, шутит ли она. Но она действительно была полна достоинства. Даже когда лежала в нелепой позе и думала о своем.
– Мы сейчас лежим на неком подобии кромлеха, – сказал я.
– Это что такое?
– Это древний стол друидов, ну, как бы жертвенный.
– Эдит сказала, что ты поэт.
– Я хочу им стать.
Эдриен села.
– Почему, расскажи.
Она была готова воспринимать меня серьезно, если я того хотел. Я старался придумать.
– Я хочу быть поэтом, чтобы писать хорошие стихи, – сказал я. – Очень хорошие.
Она кивнула.
– Потому что ты считаешь, что уже их пишешь, да?
– Ага.
Возникла долгая пауза. Мы лежали во тьме. Когда дул ветер, было слышно, как шелестят листья, хотя и не видно.
Эдриен повернулась ко мне.
– Когда ты думаешь о своей работе… тебе страшно?
– Нет. Но я понимаю, о чем ты. Когда-нибудь станет.
– Да. – Она резко поднялась и пошла прочь. Потом позвала: – Идем.
Мы заходили все глубже в лес, пока не оказались у дальнего забора, огораживавшего участок Чейза. В темноте постепенно стал виден соседский дом. Его внушительный контур прорисовался на посиневшем небе.
– Хочешь перелезть? – спросила Эдриен.
– Ты их знаешь?
– Нет.
Мне пришлось подтягиваться, чтобы перебраться через забор – такая спортивность оказалась неожиданным достижением, венцом всему остальному.
Она шагала впереди меня по соседскому газону. Было похоже на кусок немого фильма, когда ночные сцены снимают днем. Элегантная женщина на вечеринке в саду – пока она не оглянулась на меня и я не понял, насколько ситуация на самом деле волнующая. Я бросился к Эдриен.
– Хочешь поплавать?
Я задумался: если она сама хочет купаться, что это может означать? Но мне показалось, что Эдриен задумала что-то другое.
– Я хочу еще полазить через заборы, – ответил я.
Мы пошли в сторону, забрались еще в один двор, потом еще в один. И каждый из них был как аквариум в себе, со своей растительностью, выбранной владельцем, со своим пластмассовым дворцом, бельведером, игровой площадкой, и все это было залито собственной синевой. Я думал о людях, которых знал, о родителях знакомых. Было в этих дворах что-то жалкое, в том, что они кому-то принадлежат. Что они – частная собственность.
– Мы бегаем по чьим-то снам, – крикнул я Эдриен. – Ходим тут, пока они спят.
Мы бежали в буквальном смысле, внимательно исследуя препятствия, которые встречали нас в каждом из дворов, насторожившись, как олени, но в то же время на довольно высокой скорости, на какой обычные разговоры невозможны; некоторые люди во время пробежек беседуют – но мы могли лишь выдавать короткие комментарии, и обрывки разговора развевались позади нас, словно ленты.
Вдруг вспыхнул свет, и мы инстинктивно нырнули в траву. Помню, что это был ряд больших эркеров, мы заметили женский силуэт, словно освещенный вспышкой молнии, ее рука как раз тянулась к цепочке выключателя. Помню кампсис, деревянную решетку, на которой крепился скрученный садовый шланг. Мы переглянулись, немедленно подскочили и бросились дальше. Я бежал; я даже про себя не извинился перед хозяином дома.
Я помог Эдриен перебраться через литую бетонную стену, крепящуюся на столбах.
– Надо забраться в какой-нибудь из них, – заявила она. – Тебе не кажется?
– Наверно, надо. – Я вообразил себе незапертую заднюю дверь, узкий коридор, едва различимые фотографии на стенах в голубых рамах для картин. Пахнет затхлостью, как в музее. Потом мы откроем холодильник и украдем апельсиновый сок, боясь света, льющегося из его открытой дверцы.
Но мы все бежали дальше. Судя по тому, как пахло в воздухе, утро должно было наступить уже скоро. В следующем дворе мы остановились, словно что-то празднуя. Эдриен широко раскрыла глаза, отвела назад плечи и попыталась отдышаться.
Я заговорил.
– Интересно, по этим дворам до «Филбрука» можно добраться?
– Что?
– Мне кажется, он в этом же квартале.
– Не знаю, Джим, я не понимаю, где мы, – призналась она в этом довольно беззаботно, схватила меня за рубашку и потащила дальше.
Пиджак, подумал я. Он испачкан травой. А родители купили его для колледжа…
– Ну же, – сказала Эдриен.
Мы опустились на корточки в какую-то компостную кучу и принялись на карачках пробираться под низкими ветвями вишни, а потом попали в какую-то древнюю перголу с ограждениями с обеих сторон, обеспечивающими уединение. Там была и купальня для птиц, которую я запомнил. Покачиваясь взад-вперед на корточках, она выбросила вперед руки и повалила меня в траву.
Оседлав меня, Эдриен оказалась ни развратницей, ни скромницей; она была просто очень прямолинейна. Она расстегнула мне ширинку так, будто развязала шнурок на собственном ботинке. Действовала она очень быстро. Эта девушка так меня заворожила, что поначалу я даже забыл отвечать на ее поцелуи. Эдриен же ласкала меня губами то здесь, то там с легкомысленной нарочитостью. У меня такой партнерши еще не бывало. Так что мои лобзания были рассчитаны в основном на то, чтобы выиграть время. Но ей все это наскучило, и она сдернула с меня штаны. К тому времени уже стало светло, не особо, но достаточно, чтобы я мог рассмотреть истинные цвета нашей наготы. Она оказалась белее, чем я. Эдриен держалась сверху, и я хотел запечатлеть этот образ в памяти – мягкая спина, приподнятый подбородок, раскрасневшаяся шея.
