Помимо того я заметил, что его правый глаз подвержен нервному тику, что часто бывает у астрономов, техников-лаборантов и топографов, которые постоянно смотрят в подзорную трубу, микроскоп или угломер, предпочитая один определенный глаз. Если сопоставить этот факт с его долгими и напряженными странствиями по Гималаям, более всего для его случая подходит профессия топографа. Конечно же, топография – невинное занятие, в обыденном сознании никак не подходящее для людей, которые притворяются не теми, кто они есть на самом деле. Поэтому я пришел к выводу, что он оттачивал свои навыки в таких сферах, где самая суть его деятельности и его личность были бы скрыты от посторонних взоров, то есть во враждебных и до сих пор не исследованных областях. Вот вам и наш гималайский разведчик. Вуаля.
– А мой ум и склонность к формальному знанию?
– Здесь все просто, – рассмеялся он. – Об уме свидетельствует размер головы, который у вас больше обычного. Это вопрос объема. Должно же быть хоть что-нибудь в столь большом черепе. А на ваши научные интересы недвусмысленно указывает обложка голубого журнала, который скромно высовывается из кармана ваших одежд. Цвет и переплет «Ежеквартального азиатского обозрения» ни с чем не спутаешь.
– Но Афганистан? – еле выдавил из себя я.
– Неужели же это не очевидно? Я не могу позволить себе оскорбить человека, ум которого я только что превозносил, описанием того, сколь легко я пришел к этому выводу.
Когда он повернулся к Стрикленду, глаза его отчетливо сверкнули.
– А когда под форменной гимнастеркой английского офицера полиции отчетливо просматриваются причудливые очертания местного амулета, который по странному совпадению, но на сей раз открыто украшает шею нашего местного друга, мне ничего не остается, кроме как предположить связь между ними. При прочих равных условиях вероятность того, что вы оба принадлежите к какому-то обществу, скорее всего тайному, довольно высока. Более того, насколько мне известно из книг, эта страна больше прочих, за исключением разве что Китая, заражена подобного рода организациями. Об этом много пишет Райдер в «Истории тайных культов».
– Гром и молния! – воскликнул Стрикленд, удивленно тряся головой. – Хорошо, что мы живем не в Средние века, мистер Холмс, иначе вас бы давно сожгли на костре. – Он откинулся на спинку стула и вздохнул: – Сат Бхаи, или Семь Братьев, – старая тантрическая организация, которую давным-давно упразднили, но мистер Хари Чандар Мукарджи воскресил ее на благо сотрудников нашего ведомства. Этот амулет, хава-дили (придающий мужество), дала мне после церемонии посвящения слепая ведьма Ханифа. Она делает их только для нас. Старая карга верит, что делает амулеты для настоящего тайного общества, и вкладывает в них клочки бумаги с именами святых и богов и тому подобной ерундой. Амулет нужен для того, чтобы мы могли узнать друг друга, даже если никогда не встречались или переодеты до неузнаваемости. Конечно же, все это неофициально.
По тону Стрикленда я понял, что так называемый «норвежец» не чужой нашему ведомству, а, напротив, непосредственно связан с ним и, не исключено, обладает некоторым влиянием.
– Видите ли, сэр, – с готовностью пояснил я, – это еще и своего рода страховка. Среди местных жителей укоренилась вера в то, что Сат Бхаи не только существует по сей день, но и представляет собой могущественное братство с множеством членов. А эти туземцы, если они не слишком возбуждены, всегда подумают, прежде чем убить человека, который заявляет о своей принадлежности к тайному обществу. Поэтому, попав в трудное положение – если, скажем, кто-то пытается перерезать вам горло, – вы говорите: «Я Сын Талисмана», что означает принадлежность к Сат Бхаи, и получаете возможность, быть может… э… выкарабкаться.
– Я принадлежал к множеству культов и всяких подобных организаций, – печально вздохнул Стрикленд. – Но власть имущие решили, что я наношу вред их репутации, болтаясь по всей стране под видом местного жителя, и велели мне завязывать с этим делом[17]. Так что все, что у меня осталось, – это Сат Бхаи, и я надеюсь, вы не станете доносить на меня.
– Мой дорогой друг, – сказал норвежец с необычным беззвучным смехом. – Коль скоро собраний вашего общества не освящают человеческие жертвоприношения и ритуальные убийства, я унесу вашу тайну с собой в могилу.
– Ну хорошо, хватит, – бодро произнес Стрикленд. – Пойду-ка я лучше отправлю полковнику телеграмму о том, что вы благополучно прибыли. Управляющий уже должен был подготовить для вас комнату.
– Однако нам осталось уладить еще одно дельце. – Норвежец взглянул на меня. – Мистер Мукарджи, приложив определенные усилия, узнал кое-что обо мне, и теперь было бы странно, а то и неразумно не включить его в круг доверенных лиц.
– Конечно, – ответил Стрикленд. – Хари – воплощенное благоразумие, и ему можно доверить любой секрет. – Он повернулся ко мне с надменной улыбкой: – Что ж, Хари, этот джентльмен, которому ты столь неблагоразумно нанес оскорбление своим неуемным любопытством, не кто иной, как величайший сыщик мира мистер Шерлок Холмс.
– Стрикленд, не заставляйте меня краснеть, – умоляюще произнес он.
В тот же миг по коридорам гостиницы «Тадж-Махал» разнесся леденящий душу крик.
2.
Красный ужасНеправдоподобное совпадение поразительного откровения Стрикленда и этого ужасающего вопля в некоторой степени нарушили мой обычно стройный ход мыслей. Но Стрикленд немедля вскочил на ноги:
– Что за черт!
И тут воздух прорезал еще один крик.
– Поторопитесь-ка! – громко сказал Холмс. – Это в гостиной.
Мы пулей вылетели из кабинета управляющего и побежали по коридору. Пока мы бежали, мне в голову пришла совершенно дикая мысль. Шерлок Холмс ушел из жизни два месяца назад. Ни одна из газет Британской империи, а если подумать, то и всего мира, не обошлась без трагического повествования о его смертельной схватке с главой преступного мира профессором Мориарти на Рейхенбахском водопаде в Швейцарии. Как, черт возьми, ему удалось воскреснуть? Но еще прежде, чем я успел задаться этим вопросом, передо мной открылась столь дикая и ужасающая картина, что мне, судя по всему, не удастся забыть ее до конца моих дней.
Гостиная, освещенная тремя сверкающими венецианскими люстрами, была наполовину заполнена леди и джентльменами в вечерних нарядах. Все до единого в ужасе смотрели на верхнюю площадку лестницы, делившей заднюю часть гостиной на две половины. Кричала бара-мем – та самая, что недавно неодобрительно отнеслась к моему присутствию в гостиной. Сейчас она стояла впереди всей честной компании у основания лестницы и готовилась издать еще один пронзительный сигнал тревоги.
На верхней площадке, куда были устремлены окаменевшие взоры всех присутствующих, мы узрели воплощение чистого ужаса, словно бы прибывшее прямиком из Джеханнума. Это был человек – во всяком случае, по очертаниям он был похож на человека, – залитый кровью до такой степени, что под этой смертельно переливающейся красной мантией невозможно было различить ни одежды, ни частей тела. Эта багряная фигура слепо ковыляла вперед. Вдруг красная поверхность лица раскрылась, обнаружив черное отверстие, из которого исторгся страдальческий звериный вопль, завершившийся ужасным булькающим звуком, как если бы человек тонул в собственной крови. Затем фигура медленно накренилась и покатилась вниз по лестнице, остановившись только у основания, прямо у ног бара-мем, забрызгав кровью ее девственно белый наряд.
