Макин кивнул.
— Кенник тоже страдает. Все воины, что подчиняются мне, заняты — удерживают мертвяков в болотах. А их армия? Король?
— Челла была королевой той армии, которую собрала в Кантанлонии.
— А корабли? Завоевания?
— На земле и на небе полно вещей, Макин, недоступных даже мудрецу вроде тебя. — Я сел на кровать и развернул шахматную доску так, что на него теперь смотрела белая королева и ее армия. — Твой ход.
Макин выиграл шесть партий, прежде чем я отправил его задуть лампы. То, что он после шести выигрышей спал на полу, а я после своего единственного — в удобной постели, служило слабым утешением. Я уснул, а перед глазами все мелькали фигуры, черные и белые квадраты, мерцали рубины и изумруды.
Ночью над палаточным лагерем разразилась буря. Палатки надулись, словно рассказывая преувеличенные байки о непогоде, от которой они нас спасали. Шум был такой, будто вот-вот все королевство потонет, а ветер сдует валуны со склонов гор. Если бы я спал под открытым небом у изгороди, все это меня бы не разбудило, но под огромным барабаном шатра я лежал и бодрствовал, уставившись в темноту.
Порой приятно слышать дождь, но не мокнуть, знать, что снаружи воет ветер, но не ощущать его. Я ждал в бесконечно тянущейся уютной темноте и наконец уловил запах белого мускуса, руки ее сомкнулись у меня на груди, и она увлекла меня в царство сновидений. Сегодня мне это было особенно необходимо.
— Тетушка Катрин.
Несомненно, губы мои пошевелились во сне, шепча эти слова.
Поначалу Катрин посылала мне лишь кошмары, словно решила, что будет моей совестью и заставит меня страдать за мои преступления. Снова и снова малыш Дегран умирал у меня на руках, и я просыпался с криком, мокрый от пота, пугая ту, что делила со мной постель. Я ночами сгорал на костре скорби Сарет, показанной подо всеми мыслимыми углами ее сестрой, обучившейся этому искусству в то время, пока состояла в браке с принцем Оррином. Миана не могла спать со мной и устроила себе постель в Восточной башне.
Присягнувшая снам, сказал себе я. Она ведьма сновидений. Вроде Сейджеса. Но от этого я не переставал желать ее. Я рисовал образ Катрин в темной буре своего воображения. Она никогда не показывалась, и я вспоминал, как увидел ее впервые — то навек запечатленное мгновение, когда мы столкнулись в коридорах Высокого Замка.
Катрин показывала мне тех, кого любила, — тех, кого я убил. Сэр Гален, что бился за нее в светлые дни ее юности в Скорроне, ее камеристка Ханна в те дни, когда она не ворчала и утешала маленькую принцессу при дворе, где ее больше никто не любил. Во сне Катрин заставляла меня переживать ее тревогу за близких, вовлекая меня в странную логику сна, так что они казались важными, настоящими, такими же настоящими, как воспоминания до терний. И все это в ослепительном сиянии солнца Геллета, в пожирающем плоть сиянии Солнца Зодчих, всегда у меня за спиной, отбрасывающего мою тень, словно черный перст, на их жизни.
Я позволил ее рукам утянуть меня вниз сквозь полночь. Я никогда не противился ей, хотя чувствовал, что смогу, и, наверное, она как раз добивалась моего сопротивления. Катрин желала этого больше, чем показать мне сотворенное мною зло и заставить пережить то, что пережила она. Думаю, она хотела битвы, противостояния ее чарам, чтобы я закрыл сонные глаза и попытался сбежать. Но я этого не делал. Я сказал себе, что должен взглянуть страху в лицо. Что ее пытки выжигают из меня сентиментальность. Но, по правде говоря, мне нравилось, как ее руки обнимают меня, нравилось, что она близко — прикасается ко мне, оставаясь недосягаемой.
Шепоты света дотянулись до меня сквозь беззвездную ночь. В последнее время она посылала мне запутанные хаотичные сны, словно сама грезила. Я или видел ее, или осязал, но никогда этого не случалось одновременно. Мы бродили по Высокому Замку или дворцу Арроу, ее платье струилось, тишина опутывала нас, стены дряхлели и рассыпались в прах, когда мы проходили мимо. Или я чувствовал ее запах, обнимал ее, но был слеп — или видел лишь могилы Пер-Шеза.
Однако же этой ночью сновидение было отчетливым. Под башмаками крошился камень, дождь хлестал меня. Я карабкался по склону, пригнувшись, чтобы устоять на ветру. Мои пальцы слепо блуждали по поверхности скалы, передо мной поднималась стена. Я все ощущал, но не контролировал себя, словно был марионеткой, а кто-то дергал за нити.
— Чему это должно научить, Катрин?
Она никогда не говорила со мной. Я никогда не сопротивлялся ей — а она не говорила. Поначалу все сны, что она насылала на меня, были полны гнева и мести. Но в них было что-то такое, что мне казалось — она еще экспериментирует, испытывает свой дар, как мечник совершенствует технику и добавляет к обычным навыкам новые удары. Это были приемы Сейджеса, и вот теперь, когда моя тетка снова поселилась в отцовском доме, возможно, она взяла на себя роль этого язычника, хотя я так и не понял, на какой путь она направляет Сотню, распространяя свои тонкие сети, — Олидана Анкрата или же на свой собственный.
Буря стихла внезапно, ветер прекратился, хотя я слышал, как он завывает за спиной. Какая-то пещера. Я вошел в ее узкую пасть, пригнулся и сбросил с плеч мешок. Уверенно нашел кремень и трут и быстро зажег фонарь, который выудил из мешка. Я мог бы гордиться своей работой, но руки, что сделали ее, те, в которых я держал кремень, высекая из него искру, не были моими. В свете фонаря я увидел, что они бледны, словно долго пробыли под водой. У меня длинные пальцы, но эти походили на белых пауков, ползающих в тени.
Я шел вперед, или, точнее, тот, в чьей шкуре я был, двигался и нес меня в себе. Свет фонаря уходил во тьму и ни от чего не отражался. Мое зрение охватывало то, что позволял охватить тот, чьими глазами я смотрел, — большей частью каменный пол, выровненный шагами бесчисленных ног. Временами, бросая взгляды по сторонам, я замечал каскады из замерзшего камня и неземные галереи, где сталактиты сливались со сталагмитами. И я знал, куда иду. Логово, восточные ворота для вылазок. Бледный человек во тьме бури вскарабкался на Ранъярд и вошел в ворота через потайную щель в его склоне.
Человек этот двигался уверенно. Бесчисленные повороты уводили в темную неизвестность, но путь, проторенный бесчисленными предшественниками, нетрудно отыскать. Во сне все было четко, словно он черпал подробности из моих воспоминаний. Я дрожал — я, но не бледный человек. Если Катрин стремилась к точности, из тени к чужаку должна была протянуться черная рука, схватить его и потянуть с невероятной силой в зияющую пасть тролля. Я надеялся, что не почувствую, как эти черные зубы смыкаются на моей плоти, хотя дело шло как раз к этому. Вонь их уже сильно ощущалась, и ошейник его царапал мне шею.
Он прошел своей дорогой, и рука не потянулась ко мне. Если бы все происходило наяву, я бы выдохнул с облегчением. На какое-то время я поверил в реальность происходящего, но нет, тролли Горгота стерегли подземные пути в Логово и еще многие тайные тропы.
Теперь мы шли по высеченным в скале рукой человека тоннелям, соединяющим Логово с природными пещерами. Остановились неподалеку от самого нижнего подвала Логова. Сгущающаяся впереди темнота поглощала свет фонаря. Мужчина замер ненадолго — было что-то нечеловеческое в этом полнейшем отсутствии движения. Он быстро продвигался вперед, сжимая в руке прохладную рукоять ножа, хотя клинка я не видел. На шершавом камне лежал одинокий тролль, раскинув длинные конечности. Лицо чудовища было скрыто черным узловатым плечом. Он выглядел дохлым, но, внимательно приглядевшись чужими глазами, я увидел, как дыхание медленно поднимает и опускает его спину.
