– Нет, мистер Холмс, не путешествовал. Однажды он сказал мне, что никогда не выезжал из Англии. А почему вы спрашиваете?
– Из чистого любопытства, – пояснил Холмс и закрыл тему.
Верный своему решению, он не сказал ни слова о своих опасениях относительно трагического исхода дела. Он заговорил об этом только на следующее утро, за завтраком. Мы были вчетвером, так как старый мистер Рассел предпочитал завтракать в постели.
С серьезным выражением лица Холмс поведал мисс Рассел и мистеру Лоусону о тревоге, которую высказал мне прошлой ночью.
– Я не могу дать вам более подробного объяснения, – сказал он в заключение. – Однако, учитывая мои опасения, я не могу продолжать расследование без вашего разрешения. И даже в этом случае, если нынешний маркиз Дирсвуд не согласится, боюсь, что все факты могут никогда не обнаружиться.
Мисс Рассел слушала, склонив голову, а затем, подняв глаза, взглянула прямо в лицо Холмсу.
– Я бы предпочла узнать истину, мистер Холмс, как бы ужасна она ни была, – спокойно сказала она. – Насколько позволит лорд Дирсвуд.
– Замечательная молодая леди, – заметил Холмс, когда мы снова отправились в Хартсдин-мэнор.
В кармане моего старого друга лежало рекомендательное письмо мисс Рассел, на котором также поставил свою подпись Фредерик Лоусон.
В устах Холмса это было редчайшей похвалой. Он не жаловал женщин, и только одна вызвала его искреннее восхищение[6].
Оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Я был поглощен мыслями о том, о какой трагедии говорил Холмс и как он пришел к своему выводу, а мой друг погрузился в собственные раздумья.
По прибытии в Хартсдин-мэнор он, казалось, несколько приободрился и, выпрыгнув из экипажа, взбежал по ступеням и энергично позвонил в дверной колокольчик.
Дверь открыл дворецкий (как я предположил, Мейси), величественный и представительный. Когда мы вручили ему свои визитные карточки и письмо мисс Рассел, он проводил нас в холл и попросил подождать.
Я с любопытством осматривался.
Холл был большой и роскошно обставленный, но ни портреты на стенах, ни богатые восточные ковры на мраморном полу не могли смягчить холодную, мрачную атмосферу. Здесь было безрадостно, словно отсюда давным-давно изгнали человеческий смех.
Перед нами широкая резная лестница вела вверх, на галерею. Пока мы ждали, по ступеням вприпрыжку сбежал белый с темно-каштановыми пятнами спаниель и принялся с нетерпением обнюхивать наши ноги.
– Собака Гилберта Дирсвуда ищет своего хозяина, я полагаю, – заметил Холмс.
Его предположение оказалось верным. Осмотрев нас, собака с разочарованным видом ушла в дальний угол и, свернувшись на ковре, уснула.
В эту минуту вернулся дворецкий и, объявив, что лорд Дирсвуд примет нас, повел по коридору к двойным дверям.
Они вели в библиотеку, которая также была великолепно обставлена. Однако мое внимание привлекли не шкафы с книгами, стоявшие вдоль стен, и не кожаные золоченые кресла, а высокая фигура лорда Дирсвуда, который поднялся из-за письменного стола в дальнем конце комнаты.
Он был высокий и очень прямой, с суровой миной на аристократическом лице, одетый во все черное – только высокий крахмальный воротник был белым. Этот знатный господин смотрел на нас с пренебрежением, как скаковая лошадь чистых кровей могла бы рассматривать из-за ворот с пятью запорами существа менее породистые, чем она сама.
– Я вижу, – сказал он, постучав пальцем по распечатанному письму нашей клиентки, которое лежало перед ним на столе, – что мисс Рассел и ее поверенный не отказались от своего нелепого утверждения, будто мой племянник жив. Очень хорошо, мистер Холмс. Пусть истина будет подвергнута испытанию. Вы и ваш спутник, – он сделал легкий поклон в мою сторону, впервые дав понять, что заметил меня, – вольны обыскать дом от чердака до погреба, хотя могу вас заверить, что вы только напрасно потратите время. В доме никого нет, кроме меня и слуг.
С этими словами он повернулся к нам спиной и дернул за сонетку у камина.
Мы ждали в тишине появления дворецкого, и это были тягостные минуты. Я посочувствовал мисс Рассел и мистеру Лоусону, которые подверглись тяжелому испытанию, беседуя с этим человеком.
Холмс, который ничуть не утратил равновесия, наконец нарушил молчание.
– Насколько я понимаю, – сказал он, – мисс Рассел видела двоих мужчин в обществе лица, которое приняла за вашего племянника. Одним из них был дворецкий. Другого она не узнала. Могу ли я осведомиться, кто это был?
Едва он закончил говорить, как в дверь постучали и вошел дворецкий.
Даже не взглянув в сторону Холмса, лорд Дирсвуд обратился к дворецкому.
– Приведите сюда мистера Баркера, Мейси, – приказал он, добавив, когда дворецкий вышел из комнаты: – Человек, о котором вы говорите, мистер Холмс, мой секретарь Баркер, который служит у меня всего несколько месяцев. Вне всякого сомнения, именно поэтому мисс Рассел не узнала его. Мне бы не хотелось давать мисс Рассел повод считать, будто я утаил от нее какие-либо обстоятельства, касающиеся моего дома.
Он снова погрузился в молчание, которое продолжалось до тех пор, пока не вернулся дворецкий в сопровождении высокого смуглого человека с необычайно широкими плечами.
– Мой секретарь Баркер, – представил его лорд Дирсвуд, и этот человек нам поклонился. – А теперь, – продолжил его светлость, – если вы соблаговолите проследовать за моим дворецким, он покажет вам любые комнаты, которые вы захотите осмотреть.
Он смотрел на нас с тем же холодным презрением, с которым ранее приветствовал. Холмс поблагодарил его, и мы повернулись, чтобы вслед за дворецким выйти из комнаты. Не знаю, как Холмс, но что касается меня, то я чувствовал, как глаза лорда Дирсвуда буравят мне спину, пока мы преодолевали расстояние от письменного стола до двойных дверей в дальнем конце библиотеки. Впереди шел Мейси, хранивший такое же обескураживающее молчание, как его хозяин.
Дворецкий нарушил его, только когда Холмс обратился прямо к нему (в это время мы поднимались по лестнице):
– Мы хотим осмотреть только спальни.
– Очень хорошо, сэр.
Мы добрались до галереи, от которой в обе стороны расходились длинные коридоры с дверьми, ведущими в двадцать спален. Мы осмотрели их все, причем, за исключением спальни лорда Дирсвуда, ими явно не пользовались: мебель была зачехлена.
В комнате прежнего маркиза Дирсвуда все было также в чехлах. С кровати на четырех столбиках сняли белье, так что остался один матрас; полог, окутанный белой тканью, походил на саван.
Когда мы вошли в комнату, Холмс взглянул на натертые половицы вокруг ковра, и выразительно приподняв бровь, показал мне на них глазами. Намек был совершенно ясен. На тонком слое пыли, собравшейся на полу с тех пор, как комнату в последний раз убирали, виднелись только наши следы. Было очевидно, что здесь уже какое-то время не живут.