Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
На старой квартире он любил лежать под столом и глазеть в окно на людей, голубей и машины – дом стоял довольно высоко, и вид открывался широкий, во все стороны, там постоянно бурлила жизнь. Возможно, это чем-то напоминало Лу сосновые рощи, где прошло его детство. Ему нравилось наблюдать за происходящим вокруг, а здесь, в одноэтажном доме, новые запахи были повсюду, но видеть Лу ничего не мог.
Еще он тосковал по энчиладам, орешкам на террасе и по пробежкам вдоль бухты. Так я выучил первый урок дрессировщика: бродячие собаки намертво привязываются не только к людям, которые их подобрали, но и к первому месту, которое они могут назвать домом – даже если это обувная коробка в багажнике.
Так началась собачья война. Одежда, расчески, наручные часы, зубные щетки (да, он как-то до них дотягивался) – все, чем я пользовался, подвергалось уничтожению. На купленные специально для него собачьи игрушки он презрительно не обращал внимания. Ему нравилось грызть мои личные вещи.
Он съел два пульта от телевизора, бинокль, бейсбольный мяч, который я трепетно хранил еще с колледжа, два ремня, компьютерную мышь и клавиатуру, темные очки и бессчетное количество ботинок. Даже машина пострадала: Лу отгрыз все ручки и кнопки, до которых сумел достать. Любой предмет, которого я касался, становился собачьей добычей.
Еда, печенье, кушать, лакомства и ужин – эти слова были для Лу священны. Принятие пищи превратилось в сакральный ритуал. Только представить себе – никаких больше драк, никакой охоты, никаких злобных двуногих, отгоняющих тебя от мусорного бака или от кормушки для кур. Лу на всю жизнь сохранил любовь к еде, и именно этим я пользовался, когда хотел обучить каким-то новым командам.
Как-то раз я попытался забрать у него миску, хотя он еще не закончил ее вылизывать. Он рыкнул, как, должно быть, тысячи раз рычал на других собак, защищая свою добычу – будь то дохлая крыса или черствый кусок пиццы. Теперь мы с ним были одной стаей, и он никому не мог позволить лишить его вожделенной миски, в которой сама собой по волшебству появлялась еда, прежде чем он убедится, что там не осталось больше ни единой съедобной крохи.
Я еще не знал тогда, как решать возникающие конфликты, поэтому схватил его за шкирку и строго отчитал. Мне повезло: Лу был еще совсем юным псом и беззаветно любил меня, своего спасителя. Он никогда больше не возражал, если я брал его миску, да и другие вещи тоже. Но если бы я рискнул обойтись таким образом с любым другим ротвейлером или овчаркой из тех, кого мне предстояло воспитывать позднее, я рисковал бы лишиться каких-нибудь жизненно важных частей.
Отдельного упоминания стоит приучение к туалету Лу привык мочиться и испражняться там, где ему приспичит, даже если это означало пустить струю на ногу задремавшей старушки в парке (она ничего не заметила, а я не стал говорить). На прежней квартире с этим не было никаких хлопот, он ничего не делал лома, но после переезда обострились все поведенческие проблемы. В первые же дни он начал мочиться на домашние растения, наложил кучу у дивана и стошнил на коврик в ванной. Если его рвало не колпачками от шариковых ручек или чем-то подобным, то обычно он это опять съедал, но вот более пахучие «подарки» оставлялись мне на обозрение.
Все это случалось исключительно по ночам. Я стал закрывать от него дверь в спальню, потому что из-за своей бессонницы он не давал спать и мне. Я купил ему мягкий собачий матрас и обустроил лежанку в самом теплом углу гостиной, за своим рабочим столом. Наутро я обнаружил, что весь дом усыпан обрывками поролона, как конфетти, а шерстяной наматрасник Лу перетащил на кухонный стол – и там благополучно заснул.
Однажды я проснулся в три часа ночи на шум и, прокравшись в гостиную, обнаружил, что он доедает очередной пульт от телевизора, который я перед этим убрал на шкаф. Не знаю, как он преодолел высоту в два метра, но звук, с которым Лу грыз пластмассу, напомнил мне, как его отец расправлялся с оленем.
Несмотря на все эти бесчинства, Лу со мной оставался разумным и вдумчивым псом. Он не был похож на маньяка, не носился, как угорелый хорек, угодивший в силки, он не выпендривался и не ломал комедию. Он просто скучал по дому и не хотел оставаться один. Временами казалось, он сам приходит в ужас от того, что творит, как лунатик, пришедший в себя в одном белье на карнизе. Если собаки способны испытывать недоумение – то это именно то, что порой выражала морда Лу.
Вечером, перед тем как отправиться спать, мы салились в темноте посреди гостиной и смотрели друг на друга, точно соревнуясь, кто первым моргнет. Мы держались из последних сил, потом я начинал смеяться, он фыркал и лизал меня в лицо, и мы начинали играть в игру, которую я называл «Сумасшедший пес». Лу изображал бешеного убийцу, а я – испуганного горожанина, потерявшегося в лесу. Он радостно рычал на меня, тыкался мордой в живот, потом принимался скакать по всей комнате. Через какое-то время он снова превращался в сумасшедшего пса, я пытался сбежать в спальню, но не успевал, и он снова меня «потрошил». Потом мы обнимались, я скармливал ему печенье и просил ничего не громить этой ночью. Иногда он даже меня слушался, но чаще всего поутру я опять обнаруживал, что мир вокруг непоправимо изменился в каких-то частях.
И наконец настал судный день.
Мне захотелось пива. В этом состояло все мое преступление. Пять минут, чтобы сбегать на другую сторону дороги в супермаркет. Пять минут.
– Я оставлю тебя дома одного на пять минут, – сказал я Лу и протянул резиновую обезьянку, набитую сырными шариками. – Ты ведь постережешь дом и не сойдешь тут с ума, правда?
Он взял обезьянку и положил на ковер. Потом, придерживая лапой, начал грызть.
– Молодчина, Лу. Сейчас я вернусь.
Я старался понемногу приучать его к одиночеству, совсем по чуть-чуть. Выхолил из лома в гараж и обратно – все было в порядке; в сад, чтобы выключить поливальную машину – ничего; в машину за забытой книжкой – нормально. Он дожидался меня за дверью со встревоженным видом, но в целом мой план работал. Я решил, что могу позволить себе сбегать за пивом. Для Лу не должно было возникнуть проблем.
Ради собственного спокойствия я запер его в коридоре, застеленном ковролином, и закрыл дверь в гостиную и в спальню. Чтобы Лу не скучал, я оставил ему обезьянку и другие игрушки, а в комнате включил радио.
– Веди себя хорошо, Лу, – попросил я его, глядя в ласковые темные глаза. – Очень тебя прошу.
После этого я вышел из дома, закрыл дверь и, чувствуя себя преступником, устремился в магазин.
Возвращаясь назад, я пристально всматривался – но, кажется, все было в порядке. Никакого потопа, пожара и полицейских мигалок. Я надеялся, что Лу встретит меня в прихожей, с обезьянкой в зубах.
Лу невозмутимо сидел посреди гостиной, нос у него был весь в крови. Примерно двести квадратных футов ковролина, покрывавшего пол в гостиной и в кабинете, были содраны и аккуратно скатаны – скатаны, я клянусь! – у стены, а пол ними обнажился пыльный дощатый пол. Разбитая в щепы дверь гостиной была привалена к противоположной стене, как будто в комнату Конг-конг. Дверной косяк был выломан и разбит в щепы. В коридоре были сорваны и разгрызены лепные украшения, а в гипсокартонной стене, отделявшей ванную от прихожей, красовалась идеальная дыра, как будто он просовывал туда голову, когда меня искал.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
