Иззи звонит и говорит, что задерживается: у нее фотосъемка в студии в Кентиш-Тауне. Будет не раньше чем через полчаса. Я включаю стереоплеер (старый альбом Эллиота Смита) и неторопливым шагом иду вниз по Лонг-Эйкр, рассеянно оглядывая витрины.
На полпути останавливаюсь, обнаружив, что особенное внимание мое притягивает одна витрина. Та, что под вывеской: «Ваш малыш».
Воровато оглянувшись, толкаю дверь, вхожу… и оказываюсь на другой планете. Вдоль прилавков дефилируют женщины всех возрастов и положений: будущие мамаши, бывшие будущие мамаши, а также подруги и свекрови будущих и настоящих мамаш. Я здесь единственный мужчина, не считая тех, которых возят в колясках или носят в рюкзачках за спиной. Поймав в зеркале свое отражение, понимаю, что выгляжу тут инородным телом, однако это меня не смущает. Стереоплеер надежно отгораживает меня от мира: с ним я чувствую себя невидимкой и брожу по магазину для мам без всякого смущения.
Что-то притягивает меня к небесно-голубому комбинезончику, предназначенному, если верить этикетке, для ребенка от шести до восьми месяцев. Я берусь за вешалку, поднимаю комбинезон перед собой, подражая покупательницам, разглядываю его на свет — а воображение мое уже неоседланным жеребцом мчится по бездорожью. Я представляю в этом комбинезончике нашего нерожденного малыша. Пририсовываю оранжевую панамку с кроличьими ушами: мой сын с самого детства должен выделяться из толпы!
На соседней вешалке замечаю травянисто-зеленые штанишки — и все, я пропал. Прямо посреди магазина передо мной возникает мой будущий ребенок — как живой, с головы до пят.
Внешностью, решаю я, он будет в Иззи. У нее чудное лицо: милое, задумчивое — с таким лицом ребенок далеко пойдет. Уши и подбородок пусть будут мои, но, в общем, мне хочется, чтобы малыш больше походил на Иззи. А характером пусть уродится в обоих: пятьдесят на пятьдесят. От меня он получит аналитический ум, способность не дергаться в критических ситуациях и любовь к музыке. Иззи наделит его великодушием, умением вселять в людей уверенность… и, пожалуй, парой неврозов, чтобы малыш не возгордился. Любовь к печатному слову, чувство юмора и хороший вкус пусть унаследует от нас обоих. О том, что осталось, позаботятся разнообразные дедушки, бабушки, тети, дяди и прочая дальняя родня. Мысленно я добавляю к портрету своего ребенка еще щепотку неизвестности — на счастье. В этот миг, когда я стою посреди магазина с зелеными детскими штанишками в руках, мне кажется, что на свете нет ничего невозможного.
Десять минут спустя снова звонит телефон. Я думаю, это Иззи — хочет сказать, что она уже в такси и сейчас будет здесь. Нет. Это женщина из фотостудии в Кентиш-Тауне. «Иззи увезли на «скорой помощи», — говорит она. — Боли в животе. Скорее поезжайте в больницу». Я выхожу из магазина и бегу по улице.
Слова
В акушерское отделение Уиттингтонской больницы я попадаю почти в семь вечера. Называю свою фамилию, и медсестра просит меня присесть и подождать доктора. Я не сажусь: стою как вкопанный и не свожу глаз с двери, за которой скрылась медсестра. По дороге в больницу я нарочно воображал себе все самое худшее. Мне казалось: о чем долго думаешь, того не случится.
Медсестра возвращается с врачом. Он высокий и молодой, моложе меня. Это хорошо, думаю я: значит, не успел забыть, чему его учили. Я говорю себе, что этому человеку можно доверять. Что он меня не подведет. Доктор здоровается, жмет мне руку и отводит в сторонку. Сейчас, объясняет он, с Иззи все в порядке, но у нее произошел выкидыш. Еще он говорит, что на ранней стадии беременности выкидыши довольно часты, что они случаются по множеству разных причин, что это ничего не значит и некоторое время спустя нам с Иззи стоит попробовать еще раз. Я спрашиваю, можно ли увидеть Иззи. Нет, сейчас она ждет встречи с консультантом. Тут у него пищит пейджер, и врач извиняется: он нужен где-то еще. Благодарю за потраченное на меня время и смотрю ему вслед. Он надежный парень, говорю я себе. Он сделал все, что мог.
Я соображаю, что надо обзвонить всех, прежде всего родителей и мать Иззи, но не могу собраться с духом. Как я скажу им, что все эти волнения, вся радость, ожидания — все было попусту? Придуманные нами имена, надежды на будущее, любовь, переполнявшая наши сердца, — все полетело к чертям. Вот что угнетает сильнее всего: потеря возможностей. Миг — и все, о чем мы мечтали, навсегда для нас потеряно. И то, что жизнь продолжается и, возможно, у нас еще будут дети, меня не утешает. Что толку? Этого ребенка уже не будет.
Я меряю шагами приемный покой, ожидая новостей от Иззи. Покупаю в автомате чашку кофе — и оставляю его стыть на подоконнике. В соседнем автомате покупаю батончик «Марс», разворачиваю обертку и швыряю в мусорное ведро. Наконец я нахожу чем отвлечься: стенд с медицинскими брошюрками. Просматриваю дюжину буклетов в поисках того, что может мне помочь. Вот и он. Беру книжечку со стенда и, прислонившись к стене, начинаю читать.
Переваривая содержимое брошюрки, невольно задумываюсь о том, кто ее сочинил. Журналист, вроде нас с Иззи? Зарабатывает сочинением буклетов для больниц, как я — музыкальными обозрениями? Я пытаюсь представить, как он (или она) сидит за компьютером, обложившись справочниками по всем на свете болезням, переводит зубодробительные медицинские термины на человеческий язык. Думает ли он о тех, кто будет читать его писания? Или просто, зевая, перекатывает на экран все беды, что могут стрястись с человеческим телом — от «А» до «Я»? Прочтя все до конца, я сминаю брошюрку и швыряю в ближайший мусорный бачок, уже переполненный пустыми банками из-под колы и пластиковыми кофейными чашками. Из всего прочитанного в голове застревает одна фраза: тридцать процентов первых беременностей оканчиваются выкидышами.
Это случается с каждой третьей парой.
Я оглядываюсь. В приемном покое — около дюжины человек: выбираю из них троих. Молоденькая девушка с журналом. Немолодая женщина с загипсованной ногой. Смотрю вниз, на свои кроссовки: третий — это я.
Это ловушка: двое проскочили, третий попался. На сей раз не повезло мне. Но это несправедливо! — думаю я. Врач сказал: «Иногда такое случается». И все? Но почему именно со мной? Чем я провинился? Как ни смешно, до сих пор мне верилось, что хороших людей все беды обходят стороной.
Наконец меня впускают к Иззи. Выглядит она как обычно. В том же костюме, что надела сегодня утром. Утром, когда все еще было совсем иначе… На миг — только на миг — мне кажется, что все это сон. Что сейчас я проснусь, и жизнь пойдет как раньше.
— Я люблю тебя, — говорю я и крепко прижимаю ее к себе. — Все будет хорошо.
— Я мало его любила, — говорит Иззи. По лицу ее текут слезы. — Я мало его любила, поэтому он не захотел жить.
— Нет! («Почему она решила, что у нас был мальчик?» — мимолетно удивляюсь я.) Неправда, Иззи. Ты очень его любила. Любила так, что твоей любви хватило бы на нас обоих. И он об этом знал. Поверь мне, если он вообще мог хоть что-то знать, то об этом знал. Ты ни в чем не виновата, Иззи. И никто не виноват. Просто… иногда такое случается.
