— А ты бы что сделала? — спрашиваю я Клео. Она проказливо улыбается.
— Представьте себе свежие, с пылу, с жару, ньокки, лазанью с моллюсками…[10]
— Ты бы поехала только ради еды?
— Только ради этого люди и едут в Италию. А ходят в Сикстинскую капеллу и катаются на гондоле, только чтобы как-то скоротать время от обеда до ужина.
Я ухмыляюсь ей в ответ.
— Если и, правда, поедешь, привези мне свежего неочищенного оливкового масла. И бальзамического уксуса — «Фонд о ди Треббьяно». Его выдерживают в бочках восемь лет и…
— А что, если ты поедешь со мной? — говорю я с придыханием.
Боже мой — гениально! Тогда все будет совсем иначе!
— Я бы с удовольствием! Но мне на работе надо предупреждать начальство о таких вещах минимум за две недели.
— Разве они не могут разок сделать исключение? У тебя, можно сказать, родственник умер, — уговариваю я.
Клео отрицательно качает головой.
— Джули и Дерево на этой неделе в отпуск ушли. — Дерево, как я недавно выяснила, — это уменьшительное от «Деревенщина». — До следующего понедельника мы остаемся вдвоем с боссом.
Я ломаю голову в поисках какого-нибудь решения. Должен же быть выход! С тех пор, как мы встретились, мы больше ни разу за границу вместе не ездили. Разве что смотрели вдвоем «Там, где нас нет»[11]. Когда-то я согласилась бы поехать куда угодно, но теперь готова придираться к каждой ерунде: «А потом никак не выспишься из-за разницы во времени!» или «Прививки — ни за что!». Клео начала брать с меня пример и бормотать под нос что-то вроде «Шведский стол только выглядит хорошо, а на вкус все это — так себе» или «Никогда не поеду туда, где женщины не бреют подмышки!». Иногда мне неловко за то, что я разбудила в ней ксенофоба, ведь раньше ей нравилась мысль открыть для себя новую страну, причудливые обычаи и туземные деликатесы, но она поселилась со мной как раз в то время, когда я решила, что мне больше незачем выходить из дома. Я поведала ей уйму ужасов про дальние страны, описала в подробностях все случаи, когда мне доводилось крупно облажаться за границей, а удивительные, восхитительные и обнадеживающие воспоминания оставила при себе. Мне ли винить ее теперь за то, что она не хочет покидать старую, наезженную колею. Здесь так привычно, уютно и безопасно.
— Клео, ну, Клео, ты точно не можешь поехать? — Я пытаюсь придумать что-нибудь, что заставит ее передумать.
— Да, совершенно точно, — со стоном отвечает она. — Обливаться потом от жары и отбиваться от приставал на улице встране, где даже туалета нормального не найдешь…
— Это про Францию.
— Ну, все равно — кто-то же должен остаться дома и записать все, что ты пропустишь по телевизору.
— Только не э-это! — в ужасе завываю я. Я не пропустила у Лесли Шарп ничего, начиная еще с «Боб и Роуз», а в «Западном крыле» у Роба Лоу[12]как раз завязывается романтический сюжет…
— Как будто друзей бросаешь, правда? — сочувствует Клео.
Она хорошо меня понимает, потому что подсела на телевизор еще похлеще, чем я. В «Фотофинише» ее дразнят — говорят, ей не нужен ежедневник, все свои встречи, дни рождения друзей и визиты к доктору она записывает на полях телепрограммки.
Хотя это клевета — мы пользуемся журналом «Хит».
— Да и где вообще этот Капри? — задумывается Клео.
— Чуть ниже Неаполя. На пароме можно переехать.
— И как там?
Я на мгновение задумываюсь.
— Не знаю толком. Там, наверное, очень гламурно — там же кругом бутики, где все подряд от кутюр. Насколько я знаю. В пятидесятых жизнь там кипела, но бабушка Кармела толком ничего не рассказывала, только насылала проклятья на голову любовницы Винченцо.
— Распутницы Розы? — Клео помнит все, что я ей говорила. Кроме нее меня больше никто никогда не слушает.
— Aгa, — фыркаю я. — А про Капри она так почти ничего и не сказала.
— Давай посмотрим в Интернете! — предлагает Клео. — Так ты хотя бы сможешь вразумительно спорить.
Я неохотно шлепаю к компьютеру и наблюдаю, как Клео быстро где-то кликает и что-то просматривает. Я пытаюсь разбудить в себе хоть частицу былого энтузиазма к зарубежным поездкам, но меня только слегка трясет от волнения.
— Все понятно. Тебе нельзя ехать! — объявляет Клео.
— Почему? — ахаю я.
— Тут написано: «Вне пляжей и зон купания запрещается ходить с обнаженным торсом или в деревянных сандалиях, нарушающих тишину».
Я хихикаю.
— Еще что?
— Он крохотный — четыре мили в длину.
— Некуда будет от мамы прятаться, — беспокоюсь я.
— Ну, ты в любой момент сможешь добраться на пароме до Сорренто или Позитано — ой, как раз туда отправляются Мариса Томей и Роберт Доуни- младший в «Только ты»,[13]помнишь?
— Ух, ты! — Маленькой искоркой во мне загорается интерес, но я быстро его притаптываю. — Посмотри там отель «Луна», — прошу я.
— А ты знаешь, что от слова «луна» происходит слово «лунатик»? — спрашивает Клео, щелкая по клавиатуре.
— Это когда сходишь сума и воешь на луну? Для нас подходит идеально.
— «Между небом и землей, на самом краю утеса…» — читает Клео. — Красотища какая…
— Дай мне посмотреть! — Я заглядываю ей через плечо.
— Смотри, оттуда открывается вид на «знаменитые Фарейглиони». Что бы это ни было.
— Это скалы, и произносится «Фаральони», «г» не читается, — говорю я ей.
— Попалась! — дразнится она. — По крайней мере, я знаю, как произносится «Капри». Пару дней назад кто-то упомянул его на работе, а я сразу: «И вовсе не „Кейпри", а „Капри"». С тех пор, как ты мне сказала, что это похоже на «Как приелось!», я уже не забуду.
— Какая прилежная девочка.
— Посмотри, какие магазины — «Булгари», «Прада», «Гуччи»…
— Я же говорила, — отзываюсь я.
Меня один звук этих имен угнетает. Терпеть не могу весь это шик, все эти лейблы — мне кажется, тем, у кого есть на все это время, в действительности просто нечем занять свои идеально наманикюренные руки.
— Интересно, какой он — этот Люка? — говорит Клео, вспоминая управляющего дедушкиного магазина.
