Затем я услышал звуки приближающихся голосов. Из-за кустов позади Белого Сфинкса показались головы и плечи бегущих ко мне людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую прямо к маленькой лужайке, где я находился вместе со своей Машиной. Это было маленькое создание – около четырех футов ростом, одетое в пурпурную тунику, перехваченную у талии кожаным ремнем. На ногах у него были сандалии или туфли. Колени были обнажены, и голова не покрыта. Заметив эту легкость одежды, я впервые почувствовал, какой теплый был воздух.
Подбежавший ко мне человек произвел на меня впечатление удивительно прекрасного, грациозного, но чрезвычайно хрупкого существа. Его залитое нежным румянцем лицо напомнило мне лица больных чахоткой девушек, – ту чахоточную красоту, о которой так часто приходится слышать. При взгляде на него ко мне внезапно вернулось чувство доверия. Я отдернул руку от Машины.
IV
В следующее мгновение мы уже стояли лицом к лицу – я и это хрупкое создание далекого будущего. Он прямо и смело подошел ко мне и приветливо засмеялся. Это полное отсутствие страха предо мной чрезвычайно поразило меня. Он повернулся к двум другим, которые следовали за ним, и заговорил с ними на странном, очень нежном и певучем языке.
Тем временем подошли другие. Скоро вокруг меня образовалась группа из восьми или десяти очень изящных созданий. Один из них обратился ко мне с каким-то вопросом. Не знаю почему, но мне пришло вдруг в голову, что мой голос должен показаться им слишком грубым и резким. Поэтому я только покачал головой и указал на мои уши. Тот, кто обратился ко мне, сделал шаг вперед, остановился в нерешительности и дотронулся до моей руки. Я почувствовал еще несколько таких же нежных прикосновений на плечах и на спине.
Они хотели убедиться, что я действительно живое существо. В их движениях не было решительно ничего внушающего тревогу. Наоборот, в этих хорошеньких маленьких созданиях было что-то вызывающее доверие, какая-то грациозная мягкость, какая-то детская непринужденность обращения. К тому же они выглядели такими хрупкими, что, казалось, можно было совсем легко в случае нужды разбросать их, как кегли, – целую дюжину одним толчком.
Однако, заметив, что маленькие руки принялись ощупывать Машину Времени, я сделал предостерегающее движение. Я вспомнил об опасности ее неожиданного исчезновения, о которой совершенно забыл, и, нагнувшись над стержнями, вывинтил маленькие рычаги, приводящие Машину в движение, и положил их в карман. Затем снова повернулся к этим людям, раздумывая, как бы войти с ними в более близкие сношения.
Вглядевшись пристальнее в их лица, я заметил новые особенности в их изящной красоте, напоминающей дрезденский фарфор. Их волосы, одинаково кудрявые у всех, кончались у шеи, на лице не было видно ни малейшего признака растительности, уши у них были поразительно миниатюрны. У всех был маленький рот с ярко-пунцовыми, довольно тонкими губами и небольшой остроконечный подбородок. Глаза были большие и кроткие, но – не сочтите это за тщеславие! – в них недоставало выражения того огромного интереса ко мне, какого я был вправе ожидать.
Они не делали дальнейших попыток заговаривать со мной и стояли вокруг меня, улыбаясь и переговариваясь друг с другом нежными, воркующими голосами. Я первым начал разговор. Указал им рукой на Машину Времени и потом на самого себя. Затем, после минутной нерешительности, не зная, как лучше выразить понятие о Времени, указал им на солнце. Тотчас же одно изящное, хорошенькое существо, одетое в клетчатую пурпурно-белую одежду, повторило мой жест и, несказанно поразив меня, произвело своим ртом легкую имитацию грома.
На мгновение я пришел в замешательство, хотя смысл жеста был вполне ясен. Меня внезапно осенила мысль: не имею ли я дело с существами, лишенными самых элементарных знаний? Вы не поймете, как это поразило меня. Я всегда держался того мнения, что люди восемьсот второго тысячелетия, куда я залетел, судя по счетчику моей Машины, уйдут невообразимо дальше нас в науке, искусстве и во всем остальном. И вдруг один из них задает мне вопрос, показывающий, что его умственный уровень не выше уровня нашего пятилетнего ребенка: он серьезно спрашивает меня, не упал ли я с солнца во время грозы?
Я увидел, что это согласуется с их цветной одеждой, хрупким, изящным сложением и нежными чертами лица. Я почувствовал разочарование и на мгновение подумал, что напрасно трудился над своей Машиной Времени.
Кивнув головой, я указал на солнце и так искусно изобразил гром, что все они отскочили от меня на шаг или два и присели от страха… Но тотчас снова ободрились, и один из них, смеясь, подошел ко мне, держа в руке гирлянду чудных и совершенно незнакомых мне цветов. Он обвил ими мою шею под одобрение остальных. Все они принялись рвать цветы и, смеясь, обвивать их вокруг меня, пока наконец я не стал задыхаться от благоухания.
Вы, никогда не видевшие ничего подобного, вряд ли можете представить себе, какие чудесные и нежные цветы создала культура невообразимо громадного числа лет. Кто-то из них подал мысль выставить меня в таком виде в ближайшем общественном здании, и они повели меня к высокому серому с растрескавшимися камнями дворцу, мимо Сфинкса из белого мрамора, который, казалось, все время с легкой усмешкой смотрел на мое изумление. Идя с ними, я вспомнил с неудержимым припадком веселости, как самоуверенно предсказывал вам несколько дней назад глубокую серьезность и разумность будущих поколений.
Здание, куда меня вели, имело огромный вход, да и все оно было колоссальных размеров. Я с интересом рассматривал огромную, все растущую толпу маленьких нежных людей и зияющий передо мной вход – темный и таинственный. Общее впечатление от окружающей природы было таково, как будто весь мир покрылся густой зарослью красивых кустов и цветов и имел вид давно запущенного, но все еще прекрасного сада. Я видел высокие стебли и нежные чаши странных белых цветов. Они были около фута в ширину, имели прозрачный восковой оттенок и росли в диком виде, разбросанные посреди разнообразных кустарников; в то время я не мог хорошенько исследовать их. Моя Машина Времени осталась без присмотра среди рододендронов.
Арка входной двери была чудесной резной работы, но, конечно, я не успел ее внимательно рассмотреть. Когда я проходил под ней, мне показалось, что она была в старофиникийском стиле, и меня поразило, что резьба была сильно попорчена и стерта от времени.
Под мелодичные взрывы смеха и веселые разговоры меня встретило на пороге несколько фигур, одетых в еще более светлые одежды, и я вошел к ним в своем неподходящем темном одеянии девятнадцатого века. Я не мог не чувствовать, что вид у меня был довольно забавный. Я стоял весь увешанный гирляндами цветов и окруженный волнующейся толпой, одетой в светлые, мягко окрашенные одежды и сверкающей белизной своих обнаженных рук, смеющейся и мелодично воркующей.
Большая дверь вела в огромный коричневый зал. Потолок его оставался в тени, а в окна, сделанные из ярких цветных, частично выбитых стекол, вливался мягкий, приятный свет. Пол зала состоял из огромных плит какого-то очень твердого белого металла: шаги бесчисленных поколений даже в этом металле выбили местами глубокие колеи. Среди зала стояло множество низких столов, сделанных из глыб полированного камня, высотою не больше фута, – на них лежали груды плодов. В некоторых я узнал что-то вроде гипертрофированной малины, другие были похожи на апельсины, но большая часть была мне совершенно неизвестна.
