– Вы навели еще больший беспорядок, если это вообще возможно, – сказал он, принимаясь за работу.
Вне всякого сомнения, он ожидал, что кляксы пропадут, как только ощутят гнев столь высокопоставленной персоны. Но кляксы принадлежали Ханне. Поэтому «напугать» их оказалось не так-то просто.
Ханна охотнее соскребла бы глубокие следы кузнечных щипцов, чем подверглась насилию этого человека.
Он находился слишком близко. Энергия, исходившая от него, была подобна разбушевавшейся буре, и сердце Ханны бешено застучало, а дыхание участилось.
От него пахло недорогими духами, а болотным ветром, лавровым ромом и кожей. Ханна и представить себе не могла, что этот грубиян и невежда разбудит в ней доселе дремавшие чувства, о которых она и не подозревала.
Он сдвинул брови и сжал губы.
– Проклятие! – Данте отбросил испачканный платок. – Не стирается!
– Тогда, пожалуй, надо оставить все как есть, – ответила Ханна. – Разумеется, если мои кляксы более важны, чем та ария, которую вы сочиняли.
Данте отпустил ее подбородок.
– Тут ничем не поможешь. Просто... просто передвиньте стол к другой стороне фортепиано, по крайней мере хоть часть вашего лица будет скрыта.
Ханна плюхнулась на стул. Кажется, этот человек хочет очистить ее лицо с помощью музыки. Он решительно заиграл, словно пустился вскачь, увлекая за собой Ханну.
Ее пальцы свела судорога, а челюсти болели – так сильно она их сжимала, чтобы не произнести вслух какое-нибудь едкое замечание из тех, что приходили на ум. Но он не обращал на нее внимания, лишь ударял по клавишам жестами Тора, мечущего молнии.
Не прошло и часа, как Ханна поняла причину побега Уиллоби. Непонятно лишь, как этот человек вообще нашел в себе силы открыть дверь.
Время шло, живот болел от напряжения – она пыталась скрыть свои каракули от мистера Данте так долго, как это было возможно. Она молилась, чтобы Пип получил завтрак и чай, потому что сама она не получила ни того ни другого.
Служанка принесла поднос, но возвышенный и могущественный мистер Данте лишь взглянул на восхитительно пахнущие блюда, от которых у Ханны потекли слюнки.
Ей удавалось отвлечь его всякий раз, как он пытался взглянуть на ее записи. Она то прикрывала их рукой, то просила повторить последний отрывок – словом, пустила в ход все хитрости, какие только смогла придумать.
Каждая нацарапанная нота усиливала ее страх. Еще немного – и мистер Данте обнаружит, что она может записывать ноты не лучше, чем смывать чернила с лица.
И он это обнаружил...
Но Ханне было уже все равно. Она вытащила перо из судорожно сжатой руки и поднялась. Ей было плохо, она устала, глаза слипались.
– Ну что? – прозвучал его голос в наступившей тишине.
– Что – что?
– Что вы думаете о моем сочинении?
– Полагаю, для вас это не имеет никакого значения.
– Ловкая увертка, мадам, но вам не удастся так просто уйти от ответа.
– По-моему, это неплохо, но не хватает воображения! – выпалила она.
Ох уж этот язык! Когда наконец она научится говорить приятную ложь, легко слетавшую с языка многих молодых женщин? Могла же сказать: «Вы – выдающийся талант... музыка завораживает... о великий и могучий бог фортепиано, позвольте мне преклонить перед вами колени...»
Так нет же. Теперь он вышвырнет ее с Пипом на улицу. Прямо сейчас. Тем более когда увидит те значки, над которыми она трудилась весь день.
Она подняла глаза, посмотрела ему в лицо и замерла, пораженная. Его синие глаза были широко распахнуты, челюсть отвисла, и в следующее мгновение он разразился хохотом. Он хохотал до слез.
Ханна с опаской отступила. Интересно, когда он перестанет хохотать и начнет швырять ей вазы в голову? Кажется, прошла целая вечность, пока он, задыхаясь, не вытер следы слез кончиками пальцев.
– Недостаток опрятности восполняется вашей смелостью, мисс Грейстон. Поздравляю, вы первая, кто отважился сказать мне правду. – Он поморщился. – Как будто я не знаю, что сочиняю чушь. Но буду довольствоваться этим, пока не научусь писать лучше. А вам придется забыть о своем великолепном музыкальном вкусе и слушать эту чушь.
На этом мрачное веселье закончилось, он прошел к окну и принялся разглядывать зеленые рощи, простиравшиеся за ним. В каждом мускуле его тела ощущалось нетерпение.
Остен Данте был одержим сочинительством музыки, оно сводило его с ума.
Однако его страсть не походила на страсть человека, отчаянно пытающегося записать музыку, которая слишком быстро и живо звучала в его сознании. Это была скорее бурная страсть запертого в слишком тесном стойле дикого жеребца, рвущегося на волю. Интересно, какие невидимые барьеры удерживают хозяина поместья Рейвенскар?
В дверь тихонько постучали. Данте повернулся.
– Войдите.
Появился лакей. Он нес серебряный поднос, на котором возвышалась целая стопка писем.
– Свежая почта, сэр.
Данте небрежно пожал плечами:
– Ничего не могу с этим поделать.
– Сэр, здесь письма от вашей матери и несколько от сестер.
Радость на лице Данте сменилась унынием. Может быть, он опасался дурных вестей?
– Положите их к остальным, – распорядился он, махнув рукой в сторону стола, стоявшего в углу. Ханна обернулась и с удивлением увидела, как лакей складывает принесенную пачку писем поверх целой горы нераспечатанных посланий.
Мистер Данте подошел к стойке красного дерева, взял графин с бренди, налил стакан и залпом осушил.
– Полагаю, для первого дня достаточно, мисс Грейстон. Идите и дайте вашим бедным оскорбленным ушам отдохнуть до утра.
Она присела в неуклюжем реверансе и принялась собирать исписанные листы, с трудом веря в собственное везение. Если бы ей удалось удрать, не показав ему ту тарабарщину, которую она написала, Пип смог бы провести в теплой постели еще одну ночь.
Она едва не побежала к двери.
– Мисс Грейстон! – резким тоном произнес он. – Не уходите, дайте мне посмотреть листы.
Ханна ощутила дрожь в коленях.
– Вы играли так быстро, что некоторые фразы просто усеяны кляксами, – солгала Ханна, прижимая к груди стопку бумаги. – Я подумала, что перепишу их до утра.
– Вы либо очень усердны, либо слишком небрежны.
Он устремился к ней и взял листы. Ханна густо покраснела.
Данте внимательно просмотрел листы. Молчание затягивалось, словно петля вокруг ее шеи. Наконец Ханна не выдержала:
– Сэр, я... я могу все объяснить. Я несколько подзабыла ноты, а вы так быстро играете...
Он посмотрел на нее. Она ожидала гневной тирады и чуть не упала в обморок, когда он одарил ее слабой улыбкой.
