Книга Черный Пеликан - Вадим Бабенко

Так мы и пришли в ресторан к Гиббсу – не глядя друг на друга. Нас встретили почтительно и тут же провели к столику в глубине, и Гиббс подошел к нам почти сразу и с первого взгляда не понравился мне, хоть что-то в нем притягивало, не отпуская, так что приходилось делать усилие, чтобы не разглядывать его слишком откровенно. Конечно, упоминание об океанских дюнах не могло остаться незамеченным, и любая оценка после этого так и норовила стать чересчур пристрастной, но все же, повторяю, общее впечатление оказалось смазано – к вящей моей досаде. К тому же, пока мы сидели одни, Пиолин еще подлил масла в огонь, сообщив по секрету, что Гиббс ко всему прочему повидал и самих черных пеликанов – и не скрывает этого, словно назло приличиям – и тут уж я на самом деле разволновался и уже не жалел, что ужинаю в компании, а не в одиночестве, как намеревался вначале, но потом, когда мы с Гиббсом жали друг другу руки, я подумал довольно-таки кисло, что ожидаю слишком многого и ожидаемого скорее всего не получу. Был он как-то суетлив и нарочит и все посматривал на меня исподтишка – вначале недружелюбно, а потом, когда Пиолин меня представил, преувеличенно радушно. В эту суетливость никак не получалось поверить до конца, как в несколько небрежный маскарад, и разочарование, остро кольнувшее внутри, долго не давало мне покоя.

«Это непростой человек, – шептал мне Пиолин, пока Гиббса не было с нами, – непростой и впечатление производит странное – если не сказать похуже. Что и поделом – вечно его на всякое заносит, а другие недоумевают, с чего да как. Взять хоть эту историю с черными пеликанами, когда у него не стало половины лица… – Пиолин пожевал губами, посмотрел куда-то вбок и добавил после небольшой паузы: – Н-да, не стало и все тут, ничего не попишешь».

«Как это?» – удивился я, почувствовав себя неловко. «А вот так это! – отрезал Пиолин сурово, а потом добавил уже чуть мягче: – Да вы сами увидите, когда придет, только спрашивать не вздумайте – про это спрашивать не годится. Мне-то он про них не говорил никогда, но другие болтают, может и слышали чего, хоть тут и не поймешь что правда, а что небылицы. Дураку понятно, что с ними надо быть начеку, даже когда они поодиночке, а он будто бы набрел на целую стаю и вдруг пошел к ним сам без всякой причины. Не знаю, что ему взбрело в голову – блажь какая, или просто от жары ударило – но прямо вот так сам и пошагал, как на веревке поволокли. Он тогда был не один, а со спутником, который сразу все понял – и что их целая стая, и что Гиббс сейчас пойдет туда к ним, – и, не будь дурак, лег ничком в песок, хорошо еще, что не кричал дурным голосом, а когда тот вернулся, его уже не было – он полежал-полежал и побрел оттуда, да и, правду сказать, от черных пеликанов скоро не возвращаются… Так что, Гиббс потом плутал один, все северные дюны исходил и не встретил никого, тогда тоже сезон еще не начался, и это к лучшему – успел он сам к себе привыкнуть, а это непросто наверное без половины лица. Поэтому, когда он опять объявился, никто на него большого внимания не обратил, он давно не был такой уж новостью, подзабыли про него, хоть Гиббс тут человек известный. Ну и сам для себя он ничем новым уже не был, хоть и изменился после того…» – а как изменился, Пиолин рассказать не успел, потому что тут уж Гиббс подошел к нам собственной персоной, и я поглядел на него вначале с некоторым страхом, но ничего страшного не было: конечно, если смотреть с той стороны, то странно, кажется, что лица у него нет вообще, хоть все части на месте, и спереди тоже как-то необычно, ну а с другой – ничего не заметно, профиль как профиль.

Мы познакомились и расселись, потом появился официант, и все принялись обсуждать меню, а как только с меню было покончено, те двое занялись непосредственно мной. Особенно усердствовал Пиолин – говорил без умолку, балагурил и довольно-таки плоско острил, посматривая при этом на меня исподтишка. Гиббс все больше поддакивал и хмыкал, но иногда тоже вступал с сентенциями, и только мне не давали сказать ни слова.

Так и не уловив, отчего моя персона оказалась вдруг в самом центре, я с удивлением прослушал историю своей прошлой жизни, сочиненную ими тут же на месте на основании скупых сведений из регистрационной карточки. Гиббс сразу предположил, что я учился в … университете, это хороший университет, и народ там бойкий – не мудрено, что некоторые идут в журналисты, которых лично он не жалует, но и среди них встречаются порядочные люди. Они потолковали о том, преуспевал ли я в учебе и сошлись во мнении что, наверное, преуспевал, «потому что себя любит больше, чем девок» – не совсем понятно подытожил Пиолин. Потом Гиббс наудачу прикинул несколько побочных занятий, что могли б меня увлечь в университетские годы, отвлекая от приобретения знаний, а Пиолин, подумав над каждым, принимал его или отвергал. Там мелькали дорогостоящие мотоциклетные забавы (отвергнуто Пиолином), различные игры с мячом (с некоторым сомнением принято), музицирование (принято с воодушевлением) и даже умеренный политический экстремизм, на котором Пиолин зевнул, и Гиббс сразу прекратил эту игру, отвернулся от меня и стал задавать Пиолину вопросы типа: «а как устроился тут молодой человек?» – на что Пиолин отвечал, что устроился прекрасно – или «а молодой человек знает, что лифты не работают по ночам?» – и Пиолин говорил, что, да, знает, хоть про лифты меня никто не предупреждал. И так они продолжали в том же духе, пока не принесли еду, а под конец Гиббс принялся рассказывать длинную историю о том, как он раз застрял в лифте с двумя горничными, но закончить не успел, потому что как раз тогда на столе появился салат, и все занялись салатом.

Салат был недурен, а принесенный за ним кролик и вовсе хорош. Мы почти не говорили за едой, лишь Гиббс бурчал что-то время от времени, а когда с кроликом было покончено, Пиолин обратился ко мне с вопросом о десерте, от которого я отказался, потому что был сыт и меня уже тянуло в сон. Тогда Пиолин движением ладони отослал официанта прочь и сказал, что теперь наконец пора поговорить о деле.

Прямо сказать, первым моим желанием было расплатиться и уйти. Не желал я иметь с ними никаких дел, и помощи мне от них было не нужно, а неумелое радушие обоих и какой-то безостановочный напор не могли не показаться неуместными. Мы были едва знакомы, а я не слишком-то привык доверять кому-то после первого же ужина и собирался им на это намекнуть, но на лице Пиолина появилась такая целеустремленность, а Гиббс так вдруг напрягся, что я оробел и сдался, успокоив себя тем, что покинуть их всегда успеется, а торопиться мне некуда. Пиолин тут же сделался официален и важен, начал называть Гиббса «уважаемый друг», а меня не иначе как «наш гость», или «наш дорогой гость», и я, будто завороженный, стал покорно их слушать.

«Так вот, уважаемый друг, – веско говорил Пиолин Гиббсу, – наш гость, знаете ли, ищет тут кой-кого, то есть пока еще не ищет, а просто осматривается, но вскоре обязательно начнет искать, можете мне поверить. Дело это трудное, вы сами знаете, и лучше бы ему от своей затеи отказаться – вот прямо тут, на месте – но наш гость не робкого десятка (Гиббс остро и быстро глянул на меня) и отказываться от своих намерений не любит. Да-с…» – он помолчал несколько секунд, и Гиббс тоже молчал, ожидая продолжения.