– Я слышал, что ботинки мистера Батта сидят на вас превосходно, – заметил сэр Мэтью Вуд.
– Надеюсь, что это так.
– Бедный мистер Батт, – проговорила Анна. – Я всегда считала его таким милым, любезным, добродушным.
– Любезность и добродушие, миссис Стал, – это не те качества, при помощи которых можно исправить ошибки моей страны.
Все взгляды обратились на красивое лицо, славившееся чрезвычайно холодным, лицо, принадлежащее человеку, называющему себя ирландцем, но говорящему как истинный англичанин.
– В политике, – продолжал он хладнокровно и резко, – как и на войне, не существует людей – существует только оружие. В своей партии я намерен использовать каждого человека точно по его назначению. Один будет пробивать брешь в крепости, другой совершать бортовые залпы, третий проникать в стан неприятеля. Мы больше не собираемся защищаться. Мы идем в наступление.
– Да, у вас, безусловно, есть люди, весьма пригодные для такой тактики, – сказал сэр Мэтью. – Мне известно красноречие мистера Биггара[8].
Мистер Парнелл лишь усмехнулся.
– Вы, верно, имеете в виду его разговорчивость, я правильно вас понимаю? Или то, что мы называем излишней болтливостью. Да-а, он полезный человек! Он хвалился передо мной одним своим высказыванием. Это выглядело примерно так: «Почему к Ирландии следует относиться как к географическому понятию? Она не географическое понятие. Ирландия – это нация!» Он считает всю нашу кампанию ореховой скорлупой.
– Нужно признать, он уродлив, как черт.
– Он – не единственный горбун, который когда-либо был у Англии[9], – с легкой иронической усмешкой промолвил мистер Парнелл. – Надеюсь, он не станет убивать… Однако будет чертовски полезен для нашей политики обструкции.
– От этого лично вы не станете популярным, – заметил сэр Мэтью. – Мне известно, что мистер Биггар вчера простоял три с половиной часа, и даже спикер заявил протест.
– Спикер сказал, что неотчетливо слышит мистера Биггара. Тогда мистер Биггар услужливо пододвинул свой стул поближе. Вот и все.
– Он впустую растрачивает время палаты общин, произнося всякую чепуху, не имеющую к делу совершенно никакого отношения.
– Однако я только что сказал вам, сэр Мэтью, что такова наша политика. Если Англия не издаст для Ирландии справедливых законов, то мы собираемся не позволить ей издавать законы для нее самой.
– Вы действительно намереваетесь преследовать эту цель гомруля[10]до печального конца?
– До печального конца.
На какое-то время воцарилась тишина. Затем мистер Парнелл вежливо сказал:
– Боюсь, нашими разговорами мы утомили дам. Увы, это не моя вина. Едва начав говорить о политике, я могу рассуждать об этом намного дольше, нежели знаменитый мистер Биггар. Но я обожаю театр, миссис О'Ши. И с чрезвычайным нетерпением предвкушаю поездку туда.
Кэтрин вряд ли осознавала, что намеренно выбрала кресло в самом темном углу ложи, пока мистер Парнелл не сел рядом с ней. Когда же погас свет и остальные участники званого ужина подались вперед, чтобы наблюдать за происходящим на сцене, у нее возникло впечатление, что они с мистером Парнеллом находятся в ложе совершенно одни. И ей хотелось этого. Ее сердце учащенно забилось. Она изо всех сил старалась следить за представлением, но мужчина, сидящий рядом, казалось, все больше и больше попадал в ее поле зрения. Она постоянно украдкой бросала на него косые взгляды, видела, как он сидит, положив руки на колени и совершенно расслабившись. Она думала, что ее взгляды незаметны, до тех пор, пока не встретилась с его взглядом, внимательным и испытующим. Она слегка улыбнулась, он ответил ей тем же. И была в этом обмене взглядами необыкновенная интимность, скрытая от всех темнотой театральной ложи.
Когда наступил первый антракт и в зале зажегся свет, Анна и другие гости предложили пройти в бар, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного. Кэтрин ответила, что она немного утомлена, и тут случилось именно то, что она и предполагала: мистер Парнелл заявил, что останется в ее обществе.
И вот они наедине.
– Я сохранил вашу розу, миссис О'Ши.
– Мистер Парнелл… вы всегда атакуете женщин напрямую? – Она рассмеялась. Потом тихо спросила: – Зачем вы это сделали?
– Она напоминает мне о вас.
– А вы к тому же еще и льстец.
– К тому же? К чему?
– Вы не женаты, мистер Парнелл. Все утверждают, что вы так сильно любите вашу страну, что у вас просто нет времени на такие легкомысленные вещи, как званые вечера и женщины.
– Если бы вы не сказали это так серьезно, то я бы счел, что вы подшучиваете надо мной. Разве я сейчас нахожусь не здесь?
– Вы здесь только потому, что я пристыдила вас, – опять рассмеялась она.
– Поверьте, никто не способен пристыдить меня в чем бы то ни было.
Его глаза сверкали на бледном лице. Кэтрин опять почувствовала спокойную силу, бьющую из него через край, и подумала, что эта сила присутствует в нем всегда, что бы он ни делал, о чем бы ни говорил. Наверное, у него стальные нервы, иначе от бурного пылкого образа жизни он давно бы стал развалиной. Как нелепо считать, что такой человек отдает все свои чувства только своей стране! Должно быть, он хорошо разбирается в женщинах… Кэтрин казалось, что она понимала сейчас, что он за человек на самом деле. Она почувствовала, как мурашки пробежали по ее коже. Если бы всю свою силу и неукротимую энергию он отдал любви… проявил, став любовником…
– Я очень рада, что вы пришли, – поспешно проговорила она. Лучше было продолжать беседу, пусть даже возбуждающую, провокационную, чем позволить себе подобные мысли.
Парнелл ничего не ответил на это, лишь одарил ее нежной ласковой улыбкой. И без всякого вступления произнес:
– Будучи в Америке, я на некоторое время вообразил, что влюбился в некую молодую особу. Как-то раз она передала мне стихи, написанные каллиграфическим почерком, и попросила меня прочесть их; и я понял, что если она ожидает от меня того, что я буду жить согласно написанному в этих стихах, то я жестоко разочарую ее. Поэтому мы распрощались с ней.
– А что это за стихи?
– Хотите, чтобы я процитировал их вам?
– Пожалуйста.
Читал он тихо, но она все равно ощутила красоту его голоса:
Если не способен ты целыми днями бродить в толпе
