– Кит, только одно слово: да или нет, ладно? – вместо приветствия выпалила она, когда я подъехал. – Ты позволил откорректировать мой текст про Анастасию Фулгер или нет? Давай, колись: да или нет?
– А если я скажу, что адвокат Фулгеров угрожает наложить запрет…
– Да или нет, Кит!
Я рассмеялся. Как хорошо оказаться крутым парнем!
– Нет, Анна. Мы не выбросили ни слова.
Никогда не видел, чтобы так радовались. Она взмахнула руками, чмокнула меня в щеку и помчалась прочь, кокетливо виляя бедрами.
– Знаешь, – крикнула она, – я была уверена, что ты поднимешь лапки. Микки Райс задал мне жару по телефону. Можно подумать, он личный пресс-секретарь Анастасии Фулгер.
– На него крепко нажали. Собственно, на всех нас тоже.
Я пересказал ей всю историю – и как мы поменяли обложку, и про звонок Рудольфа Гомбрича, и про свое решение ускорить выпуск номера.
– Ты не пожалеешь, – сказала Анна. – Вот увидишь. Это будет убойный материал. То, что надо народу.
У Анны фантастический нюх на то, чего хотят читатели журналов. Мне кажется, я тоже им обладаю, но до Анны мне далеко. Это какая-то высшая форма интуиции, и Анна исключительно ею наделена. Вдруг она ни с того ни с сего заведет речь про какую-нибудь пока неведомую актрису или про китайского плейбоя – и смотришь, месяца три спустя все только об этих персонах и говорят.
Она не занимается тем, что называется «обязаловкой», всякой чепухой, которую редакторы почему-то считают необходимым публиковать для блага читателей и своего собственного. Ей претили журнальные портреты высоколобых мыслителей, скучных политиков и режиссеров-экспериментаторов. Анна любила писать про кинозвезд, юных членов монархических семейств и беспечных магнатов. Вот их она считала ужасно интересными и писала о них в какой-то только ей присущей манере, вытягивая из них всю подноготную. Ее портреты Синди Кроуфорд, Таки и Керри Паркер – образцы стиля, брызжущие энергией и сочностью деталей. Я бы назвал ее манеру анархистской.
Анна обгоняла меня ярдов на двадцать, ловко маневрируя в толпе прохожих. Какая же она быстрая! Время от времени она оборачивалась ко мне, чтобы я обратил внимание на какой-нибудь ее новый трюк. У нее необыкновенно милое лицо, в нем нет ничего яркого, искусственного. Как у топ-моделей, которые якобы выходят без макияжа, а на самом деле над их лицами очень усердно потрудились, чтобы они выглядели абсолютно естественными. Всегда загорелая (она не делала секрета из того, что пользовалась «электрическим загаром»), с легкой россыпью веснушек. И эти ее огромные, ясные карие глаза. Волосы свободно падали на плечи, и только когда писала, она закалывала их на затылке узлом и втыкала в середку карандаш.
Мы зашли в кафетерий, осколок британской традиции среди стеклянных сооружений, и сели так, чтобы смотреть на воду, по которой плавали сонные утки. Мы всегда приходили сюда, и это тоже стало традицией – покататься на роликах, а потом распить бутылочку вина и закусить салатом с тунцом. Иногда я водил ее ужинать в итальянский ресторан, но это всегда сопровождалось какими-то трудностями. Как-то вечером нам так и не удалось найти приличное место.
– С Кэзи виделся? – спросила она.
Таким завуалированным способом Анна поднимала вопрос о моем разводе, о Салли, о том, как я себя в связи с этим чувствую. Вся эта канитель тянулась уже почти год. Тринадцать месяцев, чтобы быть точным.
– В субботу утром мы идем с ней в парк.
– Как она ко всему этому относится?
– Трудно сказать. Мы это не обсуждаем. Я прихожу, говорю «привет маме», и мы отбываем. Парк, гамбургеры, дом.
– А Салли?
– Нормально. Пока не начинаем разговаривать. Тогда она делается невыносимой.
– И что дальше? – спросила Анна.
– С Салли? Разведемся. Она получит кучу денег и дом. А дальше – бог весть.
– Прости, я имела в виду статью про Анастасию Фулгер. Я доставила тебе массу хлопот.
– Не волнуйся. Кстати, сейчас мне легче говорить о делах, чем о семейных проблемах. Слава богу, есть чем заняться. По-моему, ты здорово покопалась в прошлом этой дамочки. Как они будут реагировать? Кто знает! Конечно, разъярятся, но вот какие конкретно шаги предпримут, я и представить себе не могу. Анастасия дала интервью по доброй воле, ты его добросовестно записала, с тебя и взятки гладки.
– Я знаю этот сорт людей. Они могут быть очень опасны, – сказала Анна.
– Ты рассуждаешь как Рудольф Гомбрич.
– Серьезно, Кит. Когда имеешь дело с богатыми, об этом всегда надо помнить. Они привыкли, что все делается по их хотению. Уж я-то знаю, насмотрелась. Начинают беседу всегда очень дружелюбно, мягко, самолет за тобой присылают, приглашают на обеды, а потом вдруг шлея под хвост попадет – покажется, что они утратили контроль над будущим текстом, выходит не то, что они хотели. Будут уверять, что готовы всю душу открыть, а под конец начнут воображать себе, что вот какая-то вертихвостка вернется к себе и настрочит черт знает что.
– Но ведь это – наша профессия, разве не так?
– Но попробуй им это втолкуй! Они составили о себе собственное мнение – они достойные, уважаемые, воспитанные, образованные, и такой образ нужно тиражировать. Никто не вправе посягнуть на чистоту этого образа – ни друзья, ни журналисты. Так что если им взбредет в голову, что какая-то выскочка – это мы с тобой – пытается взбаламутить воду, они просто кипят от злобы.
– Вот почему ты так осторожно пишешь. Ты читаешь в их душах и преподносишь им то, что они хотят. Никогда не забуду твой портрет Иваны Трамп. Голову отдам на отсечение, она прочла статью с наслаждением, вырезала и вклеила в альбом, а девяносто читателей из ста подумали: «Ну и чудовище!»
– И над последним своим творением я немало потрудилась как раз ради этого эффекта, – сказала Анна.
– А кто жертва?
– Эрскин Грир. Я пишу для «Мира мужчин». Хотела тебя спросить, что ты о нем думаешь.
– Я его плохо знаю. Мне пришлось встретиться с ним в Нассау, когда ему вроде приспичило купить нашу корпорацию. Это было еще до того, как ее приобрел Барни Уайсс. Билли Хиткот отправил меня на встречу с ним, чтобы я рассказал, как мы процветаем. Но его мои речи не впечатлили. Наши журналы для него слишком изысканны. Вообще-то поездка получилась странная. Он взял меня на дайвинг вместе с каким-то востроглазым бухгалтером, который изучал наш гроссбух. Я не чаял вернуться. Боялся, что эта парочка перережет дыхательный шланг.
– И как он тебе показался?
– Не дурак. Хорошо информирован. Хорошо знает рынок. Демократичен. Абсолютно безжалостен.
– Честен?
– Вряд ли. Зависит от того, как ты понимаешь честность. Мне кажется, он занимается вполне легальным бизнесом, у меня есть друзья в Гонконге, которые на него работают, вполне приличные ребята. Если ты спросишь, режет ли он на ходу подметки, отвечу – да. А почему ты спрашиваешь?
