Обмен любезностями и реверансами, как, впрочем, и всегда, не занял у них много времени. Кофе был сварен именно так, как любила Ванда. Допивая вторую чашку, она закурила, что означало переход к работе.
Ванда решила продолжить общение в прежнем тоне, недоверчиво-агрессивном, но в меру — смягчение сейчас почти наверняка сослужило бы дурную службу: он держался из последних сил и, получи вдруг слабое поглаживание, тут же сорвался бы, вплоть до истерики. Это было свойственно его психологическому типу, и, кроме того, у нее все же был некоторый личный опыт общения с ним.
— Итак, кого там убили утром и зачем ты хотел, чтобы я видела труп?
— Ты же не думаешь, что я решил тебя напугать?
— Нет, но я думаю, что ты сам так испугался, что решил разделить остроту ощущений с кем-нибудь еще..
— Да. Правильно и точно сформулировано, как всегда. Я испугался. Но ни один из тех… там, за дверью, в это не поверит. Никогда. Можешь представить, в каком режиме я существую?
— Стоп. Мы ведь собираемся говорить не о проблемах твоего режима, вернее, режима, который ты сам учредил у себя на фирме и который теперь перестал тебе нравиться. К слову, что у тебя — банк?
— Финансово-промышленная группа. Ты, возможно, слышала, мы довольно крупная структура…
— Нет. О крупных финансовых структурах я узнаю только тогда, когда их руководителям требуется моя помощь. Так вернемся к трупу…
— Нет, тогда уж начнем с письма. — Он поднялся из кресла и отошел в дальний угол комнаты отдыха, смежной с его рабочим кабинетом, размер которого сопоставим был с размерами футбольного поля, а интерьер — с одним из парадных залов Лувра или Кремля. Впрочем, кабинет был витриной, отражавшей скорее местоположение структуры в иерархии той элиты, к которой она принадлежала или по крайней мере стремилась принадлежать. Комната отдыха при тщательном обозрении могла все же кое-что рассказать о личности обитателя кабинета. Однако долго анализировать сейчас Ванде не пришлось. Виктор довольно быстро справился с той конструкцией, которая, судя по слабому писку электронного замка и последующему легкому звону связки ключей, служила хранилищем наиболее важных и ценных его вещей и документов, но, разумеется, визуально и отдаленно не напоминала собой примитивный сейф. Наконец он довольно забавно, словно в танце перебирая ногами, что говорило о некотором смущении, появился у нее из-за спины и положил на мраморный, богато инкрустированный чайный столик предмет, совершенно диссонирующий решительно со всем, что находилось поблизости, начиная от мейсенского фарфора кофейных чашек и заканчивая тонкими пальцами Ванды, украшенными двумя изящными кольцами, вполне соответствующими ее образу и этому кабинету.
На зеленой поверхности мрамора перед ней оказался обычный почтовый конверт, из самых дешевых. Даже не из тех, беленьких, с какими-то тусклыми картинками и пожеланиями, что продают в почтовых отделениях, а еще проще и дешевле, из очень тонкой желтоватой бумаги настолько дурного качества, что в ней отчетливо просматривались какие-то посторонние вкрапления: то ли ворсинки, то ли мелкие стружки. Марки на конверте не было — только неровный тонкий прямоугольник обозначал место, куда ее надлежало вклеить. Несколько неровных тонких линий были прочерчены посередине конверта, начинаясь мелкой надписью: «Куда», и примерно столько же черточек отделены были от них пометкой: «Откуда». В таких конвертах, как вспомнилось Ванде, отправлялись обычно казенные повестки, счета и прочая корреспонденция, не требующая приличного оформления.
— Анонимка? — более уточнила для себя, нежели всерьез поинтересовалась Ванда.
— Нет.
— Можно взглянуть?
— А для чего ты здесь?
— Ну-у, не хами. Может, ты хотел посмотреть, как я выгляжу, а может, все же продемонстрировать мне мою бывшую любимую кофточку на неопознанном трупе?
— Какую еще кофточку?
— А ты не помнишь, была у меня на первом или втором курсе такая «лапша», рублей за пятнадцать, пол- стипендии по тем временам фарце в женском туалете на Петровке выложила. Неужто забыл? Под нее я носила еще такую коротенькую черную польскую юбчонку из кожзаменителя. Отпад!
— Ванда! Что ты несешь? Какая «лапша»? Подожди… «лапша», такая тягучая трикотажная, что ли, и на груди — шнуровка? Да?
— Точно, шнуровка. Про шнуровку я и сама забыла. Молодец.
— Ну и при чем здесь твоя шнуровка?
— Да при том, миленький ты мой, что на трупе девушки или дамы, не знаю, не разглядела… было надето нечто подобное…
— Полный бред!
— Возможно, что и бред. Бывают, знаешь ли, совпадения. Причем гораздо чаще, чем мы склонны думать. Так что тебе пишут?
Ванда извлекла из конверта два сложенных вчетверо листа бумаги из ученической тетради в клеточку, одновременно, вскользь, отмечая, что во всем этом присутствует некоторый перебор «бедности», вернее, ее слишком уж пытаются подчеркнуть. Обыкновенно бедные люди поступают с точностью до наоборот, особенно обращаясь к тем, кого считают богатым.
«Ненавижу! — было написано на листе крупным почерком — в прошлом записного отличника и комсомольского активиста, однако ныне человека взрослого. — Ненавижу вас, сытых, уверенных в себе и в том, что все вокруг обязаны служить и подчиняться вам. Это вы в детстве еще придумали дрянную формулу: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим!» Потому что вы и в детстве были ублюдками, презирающими все, что не способны были понять своими куриными мозгами. А потом вы подросли, пришли к власти, легко вышвырнув тупых, заплывших жиром коммунистов, которые думали, что их господство будет длиться вечно. Они потихоньку, как крысы, прятались за своими зелеными заборами и там хрумкали, закладывая запас за щеки, колбасу и сыр из своих кормушек. Они привозили своим женам одинаковые кримпленовые костюмы из Финляндии и покупали серьги с бриллиантами определенной величины, не больше, чем у жены вышестоящего товарища. Раз в году они отдыхали все в одних и тех же домах отдыха, куда других не пускали. Конечно, они были люди, и им тоже хотелось, чтобы другие, а не только такие же, как они, «номенклатурщики» могли понять, как хорошо им живется, и позавидовать им. Но этого было нельзя! Они только и позволяли себе, что прокатиться на своих блестящих черных «Волгах» чуть быстрее, чем все остальные, надеясь, что кто-нибудь да заметит, как милиционер отдал им честь. Глупые, смешные дурачки! Пока их КГБ боролся с грязными непромытыми диссидентами, думая, что они и есть единственная угроза строю, подросли вы. И сначала вы примазались к ним, потом купили их, а потом просто вышвырнули на помойку и даже не обращаете теперь внимания на их возмущенные жалкие митинги с побитыми молью и пропахшими нафталином знаменами. Ненавижу вас, благополучных, наглых, уверенных, что никто и никогда с вами не справится.
Но здесь вы совершаете ошибку, ту же, что и ваши предшественники, потому что вы так же тупы, как и они. Вы нанимаете охранников, чтобы стерегли вас от наемных убийц, которым заплатят ваши же друзья; вы покупаете себе послушных властителей, которые держат в узде блюстителей порядка, на всякий случай; вы еще прикупаете себе журналистов, чтобы, в случае чего, те вовремя подняли визг в вашу защиту, и вы надеетесь, что защищены. Глупые, смешные дурачки! Простите, что повторяюсь, но вы наверняка этого и не заметили.
