Сырые леса толпились на обочине. Промокшая тяжелая листва хлопала по крышам, когда машины выгрызали себе место в потоке. Цистерна не справлялась с собственным весом, сопротивлялась инерции; водитель и механик чувствовали, как топливо толкает их вперед, ехали будто по стиральной доске — крошится асфальт, стекла опущены, улыбки до ушей.
Джо цеплялся за баранку, точно за спасательный круг в открытом море. Орал во всю глотку, перекрикивал рев мотора.
— Мечтать не вредно! — вопил он. — Вперед!
Что их остановит? Да ничто.
Разве что… Он сбавил скорость.
— Впереди КПП.
— Солдаты.
11
«Тебя я люблю». Вот что Лора помнила: повозки выворачивают из-за угла, кучера в трепещущих шелковых рубашках орут во все горло, взлетают стетсоны, всадники в галопе, комья грязи из-под копыт, пронзительные крики комментатора теряются в этом гвалте.
А потом… одна лошадь спотыкается, разлетаются повозки, задрав колеса, и люди взмывают в воздух, и друг на друга валятся лошади. Лорин отец закрывает ей глаза ладонью.
Несчастный случай — видела? Или привиделось?
Воспоминания о луна-парке. Карусельный мир световой круговерти и гелиевых шаров, бежавших в ночное небо. Лора в ковбойской шляпе с пластмассовым свистком на ремешке, ее отец в ковбойском прикиде с ног до головы, что в данном случае подразумевает слишком тесный жилет, слишком большую шляпу, новые ковбойские сапоги и никакого свистка. Бродить по луна-парку — все равно что по пинболу в замедленной съемке. Звонили колокольцы, рикошетило. Вращались колеса обозрения, вертелись центрифуги. Звякали силомеры, в будке угадывали, сколько ты весишь. Мороженые бананы и чизкейк во фритюре. Проулки под фонарями, грохот молочных канистр. «Брось мяч, получи приз! Каждому по силам!»
Уоррен где-то пропадал с друзьями, мать не любила толпы — развлекать Лору выпадало отцу.
Только она была мала для взрослых аттракционов, а он великоват для малышовых, так что вечерами напролет она каталась на «Танцах у божьей коровки» или «Экспрессе пяденицы» (американских горках с одним-единственным кругом и одной-единственной кочкой), а отец махал, когда она проезжала мимо.
Пока стояли за мини-пончиками — влажными, теплыми, с корицей, кульминация каждой поездки в луна-парк «Табун», — Лора пошла вперед, вдоль очереди, а отец остался. Она вдумчиво изучила меню на доске, после продолжительных размышлений выбрала «Большой пакет», побежала обратно, и тут ей что-то попалось под ноги. Двадцать долларов.
Примчалась к отцу, задыхаясь:
— Гляди!
Восторг ее, впрочем, оказался краток.
— Миленькая, — сказал он, — это не наше, нельзя это брать.
И они пошли вдоль очереди и всех спрашивали, не терял ли кто двадцатку. Один за другим все отвечали «нет», а потом они наткнулись на толпу ухмыльчивых подростков.
— Ага, — сказал один. — Моя.
Уходя, Лора слышала, как подростки смеялись.
— Это не их, — сказала она, совсем надувшись.
— Возможно, — сказал отец. — Но точно не наша.
И она потерялась где-то в бреши между «возможно» и «точно» — остаток вечера псу под хвост. Шагая с отцом по луна-парку, разобиженная рука в его руке, мимо киосков «орел или решка» и призов за «дартс», Лора про себя вела учет всему, что могла бы купить на утраченную двадцатку:
снежный шар с конным полицейским
бандану со стразовым приветствием «Салют, чувак!»
веер открыток для бабули
розовое облако сахарной ваты
светящийся в темноте блокнот, на обложке провозглашающий «Табун» «величайшим шоу на земле»
медвежонка в старческих очочках а-ля Румпельштильцхен
пластмассового ковбоя-копилку
билет на «Всевидящего оракула»
кучу блестящих резинок для волос, блеска для губ и светящихся браслетов
По сторонам уплывали возможности, а Лора все выглядывала ухмыльчивых парней, выхвативших двадцатку у отца. Так и не увидела, да оно и к лучшему. Что бы она сделала? Выследила их, как Нэнси Дрю? С упреком наставила палец на вожака?
Но Лора, кажется, так и не простила отца. В глубине души — не простила, а это самое главное.
12
В небе, вдали — артерия молнии.
Грозы без дождя.
Ветра без воды.
Она проснулась, а когда села, с нее посыпалась пыль, и голос, что странствовал вместе с нею, вновь встрепенулся, вновь прошептал: «Вставай. Иди дальше. Не останавливайся».
13
На улице Огден остались три следа, надо разбираться: след перевернутого автомобиля под насыпью; след автомобиля, который снесло с дороги, по утрамбованному снегу — явно того же «олдсмобиля», который внизу, однако это еще нужно подтвердить; и след машины, которая дала по тормозам и остановилась, развернулась, уехала вверх по холму, и покрышки прокатились по собственному мусорному кильватеру. Эта машина направлялась к ограждению, но затормозила.
Сержант Бризбуа сидел за столом над фотографиями с места происшествия и разглядывал заляпанный свитер жертвы — «А они сказали, какой свитер?» — и тут на стол легла папка.
— Совпали, — сказала констебль, молодая балаболка из отдела реконструкции.
— Которые?
— Все.
— Все?
Она кивнула:
— Все следы — одной машины, «олдсмобиля» жертвы.
Бризбуа выпрямился.
— Но след же не сплошной. Тот, что выше, и тот, что ниже, — тот, что ушел на насыпь, — они же под разными углами.
— И тем не менее покрышки одни. Одна машина, одна четверка колес.
И с тихим этим откровением она его покинула. Жертву не сталкивали с дороги и не преследовали. Во всяком случае, не извне.
Бризбуа припомнил, как один полицейский — Колин, кажется, — сказал, на месте исследуя траекторию: «Мимо ограждения на пару дюймов промахнулся».
— Неудачно вышло, — сказал Бризбуа.
— Неудачно вышло, — сказал констебль, — или удачно целились.
14
Лорин отец надел тот же свитер, что и всегда, с геометрическими оленями, уже несколько пообтрепавшимися, будто страдают от какой-то лесной чесотки. У отца этот свитер много лет — Лора еще с детства помнила.
