Вечер. Постигать, чем заполняется свободное время. Стрелять из лука во дворе — разрешается, играть в кости и карты — запрещается. Шахматы разрешаются, шашки запрещаются. Если ему позволяли, Джон отправлялся к своему дереву, если нет — брался за книгу или что-нибудь повторял. Иногда он придумывал себе специальные упражнения на быстроту, например упражнения с ножичком: положит одну руку на стол, а другою тычет в треугольные зазоры между растопыренными пальцами. Нож он у кого-то стащил. Стол от такого обращения изрядно страдал. Пальцы тоже. Но это ничего, рука-то левая.
Не забывать писать письма матушке или Мэтью. Вот ведь никто не хотел смотреть, как он пишет, хотя он любил писать и почерк у него был превосходный. Но кто это мог выдержать — смотреть, как он обмакивает гусиное перо в чернильницу, как осторожно извлекает его на свет божий, обтерев как следует о горлышко, как потом прорисовывает каждую буковку, как тщательно складывает лист, чтобы затем аккуратно его запечатать, — на это ни у кого терпения не хватало.
Стать другим. Это было трудно. Здесь повторялось то же самое, что и в Спилсби: они знали его слабые стороны, никто не верил в его упражнения и все были убеждены, что он навсегда останется таким, каким он был сейчас.
Постигать, как обходиться с другими учениками. Ведь и на корабле он будет окружен множеством людей, и если слишком много людей его невзлюбит — это будет тяжело.
Другие школьники справлялись со всем довольно быстро и обязательно замечали, когда кто-то не поспевал. Если называлось чье-то имя, то оно называлось только один раз. Если он переспрашивал, они произносили это имя по складам. Но когда кто-то быстро произносил что-то по складам, он понимал еще хуже, чем если бы ему сказали все то же самое, но только чуть медленнее. Переносить чужое нетерпение. Чарльз Теннисон, Роберт Крэкрофт, Аткинсон и Хопкинсон, они постоянно подсмеиваются и подшучивают над ним. Ему казалось, будто они смотрят на него всегда только одним глазом, другим же перемигиваются друг с другом. Когда он начинал что - нибудь говорить, они склоняли голову набок, всем своим видом давая понять: «Надоело тебя слушать, давай короче!» Самой сложной задачей для него оставался по-прежнему Том Баркер. Попросит что-нибудь ему дать, ты даешь, а он тут же скажет, что просил, мол, совсем другое. Ты ему начнешь что-нибудь говорить, он тебя тут же перебьет, посмотришь на него — он состроит тебе гримасу. В дортуаре их кровати стояли рядом, потому что оба они были родом из Спилсби. Они делили на двоих одну тумбочку. И каждый видел, что лежит у другого. Может быть, это и не так уж плохо. В море пригодится. Там ведь тоже очень тесно и не все обязательно любят друг друга.
Ничто не могло смутить Джона, надежда питала его и придавала силы. Препятствия, которые он не мог устранить со своего пути, он просто не замечал. В основном же он справлялся со своими сложностями. Он выучил наизусть больше сотни расхожих выражений, которые у него теперь всегда были наготове, что оказалось весьма полезным, поскольку их естественность создавала у слушателя иллюзию, что, если подождать еще несколько минут, Джон доберется наконец до сути. «Если угодно», «слишком много чести» или «это же ясно как божий день», «а как иначе, так всегда бывает», «благодарю за старания» — все это можно было сказать довольно быстро. Адмиралов он тоже всех мог назвать без запинки. О сражениях и победах говорили много; и хорошо, если он вовремя распознает имя и сможет от себя добавить одно-другое.
А еще он мечтал научиться вести беседы. Сам он любил слушать других и очень радовался, если из тех обрывков, которые ему удавалось уловить, складывался хоть какой-то смысл. Хитрить тут было опасно. Сказать просто «да» и сделать вид, что все понял, рискованно. Потом от тебя будут еще чего-нибудь ждать, такое часто бывает. Скажешь «нет» — еще хуже, пристанут с вопросами, почему нет, отчего нет, объясни! Необоснованное «нет» разоблачается гораздо быстрее, чем необоснованное «да».
«Мне их никогда не переговорить, да я и не хочу, — думал он. — Лишь бы только они меня не переговаривали. Они должны меня спрашивать и с интересом ждать, что я им отвечу. Вот чего мне нужно добиться. Больше мне ничего не нужно».
Дерево. Идти к нему нужно по Евангелическому переулку, а затем по улице, называвшейся Сломанная Нога. От лазанья по дереву он не стал быстрее, это он уже понял. Но от дерева все равно была большая польза. Когда он карабкался по веткам, ему лучше думалось. Совсем не то что на ровной земле. Тяжелое физическое напряжение помогало ему увидеть порядок в окружающих предметах.
Сверху открывался прекрасный вид на Лаут: красные кирпичные стены, белые карнизы и бесконечные трубы, раз в десять больше, чем в Спилсби. Дома тут все были похожи на их школу, только что меньше. И без большого газона. И двора у них такого не было, закрытого со всех сторон высоким каменным забором. На крыше школы высились три толстые трубы. Прямо как в кузнице. Будто там внутри все время что-то куют. Скорее, перековывают.
«День исправления ошибок». Их было два: палочный день и розговый. Откуда берутся такие полые палки, неужели есть такие растения? Удивляло также обилие разных названий, которые использовались, когда речь шла о наказании. Голова называлась «репой» или «шарманкой», попа — «наковальней», уши — «лопухами», руки — «лапами», а провинившийся — «олухом». Джону дай Бог было управиться с обычными выражениями. Эти дополнительные слова казались ему пустой тратой времени.
Само наказание он игнорировал. Рот закрыть, смотреть вдаль, уносясь взглядом в неведомые края, — так можно пережить все дни исправления ошибок. Стыдно было только, что старосты держали провинившегося за руки и за ноги, как будто тот собирался сбежать. Джон игнорировал их тоже. Случалось, что наказывали и вне графика. Опоздал к молитве, ушел без разрешения к дереву, играл в кости — получи! На эмблеме школы было написано: «Qui parcit virgam, odit filium» — «Не пожалеет розги тот, кто любит дитя». Доктор Орм сказал, что это вульгарная латынь. По правилам «рагсеге» управляет дательным падежом.
Доктор Орм носил шелковые панталоны, жил в доме на Сломанной Ноге и проводил там, по его выражению, научные эксперименты с часами и растениями, и то и другое он собирал с энтузиазмом заядлого коллекционера. Рассказывали, что кто-то из его предков имел отношение к знаменитым «восьми капитанам из Портсмута». И хотя Джон так никогда и не узнал, что такого особенного сделали эти самые капитаны, незлобивый учитель связывался у него теперь с навигацией и он смотрел на него как на своего тайного союзника. Доктор Орм никогда не кричал и никогда не бил своих учеников. Быть может, дети интересовали его меньше, чем часы. Следить за дисциплиной он поручал классному наставнику, а сам же появлялся только на занятиях.
Джон считал, что необходимо научиться обращаться с такими людьми, как Стопфорд, — они были небезопасны. В один из первых дней, когда Стопфорд спросил его о чем-то, Джон сказал:
— Сэр, мне понадобится время, чтобы дать вам ответ!
Наставник опешил. Такое поведение дело нешуточное, в этом было даже что-то пугающее. Если всякий начнет требовать больше времени, то порядку и дисциплине придет конец.
