От госпиталя до толкучки был километр ходу, если знать, как идти. Марыся знала. Ровно на середине пути дорогу преграждал квартал обгорелых, полуразрушенных доходных домов, которые уже давно никому не приносили доходов, потому что постояльцев в них не было, а только гарь, тлен, сырость и затхлость, которые Александра запомнила навсегда как знак разрухи — слишком хорошее у нее было обоняние, памятливое. Марыся знала здесь каждый уголок. Сначала они прошли одним сквозным подъездом, потом перебежали узкую мощеную улочку и на противоположной ее стороне прошли сквозь другой полуразрушенный, обгорелый дом. И, едва они вышли из этого дома, как тут же увидели знаменитую пражскую толкучку, раскинувшуюся на огромном пустыре, сбегающем к темным водам Влтавы. Издали было отчетливо видно, что в пестрой, беспрерывно и хаотично движущейся массе народа есть и свои ряды, и строгий порядок, но по мере того как они приближались к толкучке, это впечатление пропадало, все как бы смазывалось и просто кишмя кишело, каждая отдельная точка двигалась разнонаправленно, как будто бессмысленно, и становилось понятно, почему это скопление людей называется именно так — толкучка.
От квартала доходных домов до толкучки было метров пятьсот, и девушки опомниться не успели, как подошли к краю толпы, как к краю пропасти.
— Вот она! — вдруг воскликнула Александра и кинулась в самую гущу народа, увлекая за собой и Марысю.
Каким-то чудом Александра точно попала в нужный ей ряд, и через две-три минуты они уже стояли напротив высокой краснолицей старухи, державшей перед собой расправленной светло-серую ангоровую кофту с шалевым воротником, окаймленным темно-фиолетовой полосой.
— Покупай, — шепнула Александра Марысе, и та тут же быстро-быстро заговорила со старухой по-чешски. Александра тем временем сняла заплечную котомку и вынула из нее главную ценность — двухкилограммовую банку американской ветчины. Старуха была опытная торговка, но все же не смогла скрыть своей радости. Александра молча взяла у старухи кофту, молча отдала ей ветчину.
— То гарнитура, — сказала старуха, показывая темно-фиолетовую блузку и темно-фиолетовую полушерстяную юбку — ей явно не хотелось упускать все то, что еще оставалось в котомке. Александра сунула ей котомку, взяла юбку и блузку.
— Патруля! — горячо шепнула ей на ухо Марыся.
Войска Советской Армии к тому времени перешли на зимнюю форму одежды, так что на всей толкучке только двое наших хлопцев и были в шапках-ушанках. До патруля оставалось метров пятьдесят и до чистой дороги столько же.
Александра не кинулась бежать, а шла степенно, не привлекая излишнего внимания. Марыся следовала за ней шаг в шаг. До патруля оставалось метров сорок и до дороги сорок. До патруля — тридцать, а до дороги — двадцать: протиснувшись в другой ряд, девушкам удалось срезать уголок. Краем глаза Александра все-таки рассмотрела потенциальных преследователей — это были высокие, плечистые мальчики дет двадцати двух, оба младшие сержанты, а лиц их она не разглядела толком — молодые, обветренные, только и всего. До патруля оставалось метров двадцать, до дороги — десять… И наконец вот она, свободная дорога, и черные доходные дома вдалеке. Конечно, им не следовало бежать, но они побежали, и патруль, уже почти вышедший к краю толкучки, тут же засек их.
— Тю, ты гля! Та вина в официрских сапожках, то наша! Споймаем! — И рослые парни вмиг протолкались к дороге. — То наши! Споймаем!
Оба младших сержанта были в длиннополых шинелях, и это мешало им бежать, но они бежали так быстро, что расстояние между ними и девушками неумолимо сокращалось с каждой секундой.
— Скинь мешок им под ноги! — приказала Александра.
Марыся сбросила свою заплечную котомку прямо под ноги догонявшим. Те чуть не стукнулись лбами от неожиданности, и у того, что говорил «споймаем», даже слетела на землю шапка.
Марысина котомка лопнула от удара о землю, и все содержавшиеся в ней богатства оказались перед глазами патрульных.
— Цыгаретки американьски, ты чуй!
— Побегли!
— А то шо бросимо?! — слышали за своими спинами Марыся и Александра.
Как-никак, а Александра была мастером спорта СССР, да и Марыся оказалась из резвых. Пока патрульные разбирались с привалившим добром, девушки успели оторваться от них метров на сто. Никогда в жизни Александра не бегала так быстро. Ветром пролетели они сквозные подъезды доходных домов, и вот уже перед глазами родной ультрамариновый заборчик, а патруля все нет… Куда ему бежать с такой добычей, какой смысл?
Через десять минут они уже пили чай у «старой» Наташи и рассказывали о пережитом со смехом.
— А ты угадала размеры? — спросила Александру Наташа.
— За тридцать шагов! — смеясь, отвечала пунцовая Александра. — Эта кофта на меня блеснула, как солнышко!
— Красивая, ничего не скажешь, — подытожила Наташа, — благородная, особенно вместе с блузкой и юбкой.
— А моей мамочке и нужна благородная! — с каким-то непонятным собеседницам вызовом в голосе почему-то сказала Александра. Она и сама не знала, почему так получилось, откуда вдруг поднялась из души эта постыдная нотка барской спеси?
V
Хотя от Праги до Москвы попечением Ираклия Соломоновича ехали в одном и том же литерном вагоне с проводниками, специально прикомандированными к их команде, в тепле и достатке, но добирались все-таки семь суток — вагон то и дело отцепляли от очередного состава, часами он стоял в тупиках, потом его куда-то волокли, как правило, на дрезине, и прицепляли к новому составу, притом не раньше, чем Ираклий Соломонович переговорит со станционным начальством, благо ему было чем побаловать их накануне Нового года. Не считая двух сержантов-проводников, в вагоне ехали Папиков, Наталья и Александра, Иван Иванович, Ираклий Соломонович и еще полковник и майор из штаба армии, оба совсем молодые и жизнерадостные, а все остальное пространство было забито вещами и продуктами. Славно ехали! И, главное, сдружились за эти семь суток, как за семь лет.
Самый большой багаж был у майора, самый маленький — у Ираклия Соломоновича, а уж он мог нахапать, как никто из их компании.
— А кому мне везти? — вытирая лоб скомканным платочком, объяснил он Александре. — Я, Шура, один, везде все достану, если кому надо! — Голубые глазки Ираклия Соломоновича осветились неколебимой уверенностью в себе.
— А чего вы лоб вытираете? — спросила Александра то, о чем давно хотела спросить, да раньше не решалась, а теперь, за эти несколько дней, все они стали совсем свои. — Он у вас чистый.
— Лоб вытираю? Та полоса от фуражки получается — не люблю.
— А-а, но сейчас нет никакой полосы.
— Ну спасибо… Скоро в нашу больничку приедем, — задумчиво сказал Ираклий Соломонович. — Как они там?.
Александра промолчала, да и что она могла сказать.
Тут вагон подцепили и поволокли к новому составу.
