— Всех разом? Со всего города?
— Можно и так сказать. Отсюда до Финикса сто миль езды. До Тусона — это в другую сторону — двести. Дорога — сплошные пески да сухостой. А детям нужна школа в зелени. Зелени, впрочем, и у нас хватает, только учителей не найти — не хотят здесь работать. Раньше приезжали, да от скуки долго не выдерживали. Коли учителя к нам не едут, приходится детей отправлять за тридевять земель.
— А если я наведаюсь к вам в конце июня, то увижу, как дети возвращаются домой на каникулы?
Калпеппер застыл и сделался похожим на Клода.
— Я спросил…
— Я понял. — Калпеппер выбивал трубку, из которой сыпались искры. — Если отвечу «да», ты поверишь?
Кардифф отрицательно покачал головой.
— По-твоему, я намеренно уклоняюсь от ответа?
— По-моему, — ответил Кардифф, — каждый из нас тянет резину. Мне интересно, какой у вас будет рекорд.
Калпеппер усмехнулся.
— Дети не приедут на каникулы. Они уже выбрали для себя летние школы и разъедутся кто куда — в Амхерст, в Провиденс, в Сэг-Харбор. А один мальчуган — даже в Мистик-Сипорт[5]. Неплохо звучит, а? Мистик. Когда-то застрял я там в грозу и читал «Моби Дика», перескакивая через главы.
— Дети не приедут на каникулы, — повторил за ним Кардифф. — Можно, я угадаю, по какой причине?
Старик кивнул и пожевал незажженную трубку.
Кардифф достал свой блокнот и сверился с записями.
— Местные ребятишки, — выговорил он наконец, — вообще не вернутся домой. Никто. Ни один. Никогда.
Захлопнув блокнот, он продолжил:
— Дети не вернутся по той простой причине, — он проглотил застрявший в горле ком, — что их здесь нет. В давние времена что-то произошло. Бог его знает, что это было, но что-то произошло. Семейных встреч тут не бывает. Самые юные — кто не покинул здешние места — давно успели повзрослеть. Вы — один из них.
— Это вопрос?
— Нет, — сказал Кардифф. — Это ответ.
Калпеппер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Ты — самый дотошный, — изрек он, не замечая, что трубка давно остыла, — из самых первоклассных газетчиков.
Глава 12
— А еще… — начал Кардифф.
— Достаточно, — перебил Калпеппер. — На сегодня.
Он снова наполнил рюмку искристо-янтарным вином. Кардифф выпил. Услышав мягкий щелчок входной двери, он поднял глаза. Кто-то проскользнул наверх. Вокруг ничего не изменилось.
Кардифф подлил себе вина.
— Никогда не вернутся домой. Никогда, — прошептал он.
И отправился спать.
Приятных снов, пожелал кто-то в глубине дома. Но Кардиффу не спалось. Он лежал не раздеваясь и решал философские задачи на потолке: стирал, исправлял, опять стирал и наконец не выдержал: резко спустил ноги и стал всматриваться в город-луг, где среди тысяч цветов поднимались, тонули и снова поднимались дома — парусники на волнах лета.
Сейчас встану и пойду, решил Кардифф, только не на поляну, где жужжат пчелы. А совсем в другое место, где витает земное молчание и дрожит пыльца на крыльях ночной бабочки, что зовется «мертвая голова».
Он босиком прокрался по ступеням в холл, вышел за порог и беззвучно задвинул дверь-ширму, а потом сел на траву и обулся при свете поднимающейся луны.
«Вот и славно, — подумал он, — даже фонарик не понадобится».
На середине улицы он обернулся. Кто-то, глядя ему вслед, маячил тенью у входной двери — или показалось? Он двинулся дальше, а потом перешел на бег.
«Держись той же дороги, что и Клод, — тяжело дыша, мысленно говорил он себе. — Здесь за угол, теперь сюда, еще раз направо — вот и оно…»
Кладбище.
При виде холодного мрамора у него защемило сердце и перехватило дыхание. Захоронения даже не были обнесены железной оградой.
Бесшумно ступив на дорожку, он приблизился к первому могильному камню. Пальцы тронули надпись:
БЬЯНКА ШЕРМАН БЕЙТС
И дату:
3 ИЮЛЯ 1882
А еще ниже:
ПОКОЙСЯ С МИРОМ
Даты смерти не было.
Луну затянуло облаками. Он перешел к следующему надгробью:
УИЛЬЯМ ГЕНРИ КЛЭЙ
1885 —
МИР ПРАХУ ТВОЕМУ
И опять без скорбной даты.
Коснувшись третьего надгробия, он прочел:
ГЕНРИЕТТА ПАРКС
13 АВГУСТА 1881
УШЛА НА НЕБЕСА
Но Кардифф уже знал наверняка, что она еще не ушла на небеса.
Луна помрачнела, однако собралась с силами. Она высветила небольшой склеп в античном стиле, шагах в двадцати: образчик изысканности, миниатюрный акрополь, поддерживаемый четырьмя жрицами-весталками, а может, богинями — прекрасными девами, чарующей красоты женщинами. У него бешено застучало сердце. Все четыре мраморные фигуры, словно разбуженные бледным светом, вдруг ожили и, нагие, приготовились разбрестись в разные стороны среди камней с именами и недописанными годами.
Он затаил дыхание. Сердце колотилось все сильнее.
Потому что у него на глазах одна из богинь, вечно прекрасных дев, задрожала от ночной прохлады и ступила на лунную дорожку.
Трудно сказать, что он испытал в этот миг: восторг или ужас. Как-никак этот ночной час застал его в мертвом царстве. Но она? В такую погоду она оставалась обнаженной, если не считать прикрывавшего грудь шелкового облачка, которое обвивалось вокруг бедер, когда она удалялась от бледных каменных подруг.
Проплыв меж надгробий, молчаливая, как мрамор, еще совсем недавно служивший ей плотью, она остановилась прямо перед ним: ее темные волосы слегка растрепались над изящными ушками, а фиалковые глаза были широко распахнуты. Она приветливо подняла ладонь и улыбнулась.
— Ты, — задохнулся он. — Почему ты здесь?
Она тихо сказала:
— А где же мне быть?
Протянув ему руку, она молча повела его прочь от могил.
