Как давно я этого не ощущал? Тепло соленых капель, которые стекают по щекам и приносят облегчение?
Кто-то постучал в дверь.
Это был официант.
Когда я открыл дверь и предстал перед ним, с лицом в слезах и рвоте, он скрестил руки на груди, стараясь выглядеть грозно, но на самом деле ему самому было страшно.
— Я прошу вас уйти, — сказал он.
— Я могу умыться? — спросил я.
— Да, только быстро.
На улице я уже не бежал, просто шел. А эта мысль все крутилась в голове.
Я уже ничего не понимал.
Я только продолжал спрашивать себя, как я мог так ошибиться.
15
Пока я шел, я почувствовал необходимость оказаться среди людей, таких же, как я: Отчаявшихся. Это похоже на острое желание человека, находящегося в чужой стране, оказаться среди своих.
Поэтому я покинул квартал больницы, его широкие улицы, тщеславные лица и чистые кафе.
Уже почти стемнело, когда я оказался в так называемом Народном квартале, я выбрал самый народный из всех.
Я увидел их за окном бара без вывески. Их было много. Я подошел поближе, чтобы лучше их рассмотреть. Они разговаривали, смеялись, ели, курили, танцевали, пили, пели. Это были они. Отчаявшиеся.
Я вошел, чтобы примкнуть к ним.
* * *
Фенотипом называют совокупность видимых характеристик живого существа. Цвет кожи, глаз или волос. В рамках одного вида, например у людей, может наблюдаться большое разнообразие фенотипов.
Так как Отчаявшиеся — люди, у них может быть любой цвет кожи, глаз и волос.
Вид подразделяется на Подвиды. Подвид объединяет особей, обладающих одной или несколькими специфическими морфологическими характеристиками, которые отличают их от других особей того же вида.
Отчаявшиеся — это подвид человека. Специфическая морфологическая характеристика — отчаяние.
Я смешался с ними: с их телами, запахами, голосами. Я пробивался к стойке, сжимаемый их бюстами, окутанный их дыханием; мое отчаяние растворилось в их отчаянии.
У дамы за стойкой были мощные грудь и плечи.
— Что пьешь? — крикнула она мне.
— Пиво! — крикнул я в ответ.
Я ни разу в жизни не употреблял алкоголя. Никогда. Хотя с июня возможностей у меня хватало со всеми этими приглашениями на ужины, обеды и так далее. Но я всегда вежливо отказывался от предложений выпить, оправдываясь непереносимостью алкоголя, что было Агностическим предположением. Я собирался проверить на опыте, насколько это предположение правдиво.
Я точно не помнил, но у меня была и настоящая причина, по которой алкоголь меня не привлекал. Эта причина хранилась в подпапке Приемные семьи категории 3, находящейся в папке Приемные семьи, которая лежала в том уголке моей памяти, который более был мне не доступен.
Так почему же в тот вечер я заказал пиво?
Потому что мне захотелось. А потом я обнаружил, что благодаря ему я снова могу летать в мыслях.
Кажется, к концу третьей кружки я расплакался. Но не так, как в туалете кафе. Эти слезы просто текли, их не подталкивали разрывающие рыдания. Было хорошо.
Кто-то сказал мне: «Что с тобой происходит, малыш?» А кто-то сказал: «Что за великая скорбь, дружок?» Я не отвечал. Я наслаждался успокаивающим потоком. Кто-то сказал: «Пойдем, я угощаю». И мне протянули стакан.
Мне стало лучше, гораздо лучше. А затем снова стакан, и еще стакан, а потом мне сказали: «Пойдем потанцуем». Чьи-то руки схватили меня и потянули в потный круговорот, перед глазами все плыло, по телу разлилось тепло, но не такое, как от солнца или огня, жар поднимался изнутри. И там оставался.
16
Я проснулся в какой-то комнатушке. Я был один, лежал одетым на заправленной кровати. Кроме кровати в комнате был маленький стол с маленьким стулом и маленькое окошко.
Мне казалось, что вместо языка у меня кусок вяленого мяса, а вместо глаз — пустые глазницы.
Я спрашивал себя, где могу находиться, но попытки вспомнить конец вечера ни к чему не привели. Мои воспоминания обрывались на таком моменте: я в баре, со всех сторон меня сжимают танцующие люди, и мне жарко.
Я поднялся; спину и ноги ломило, я умирал от жажды.
Дверь вела в коридор с облупившейся плиткой. По обе стороны коридора шли двери, сверху на каждой значился номер, написанный от руки. Я посмотрел на свой: десять или шестнадцать. Закорючка, похожая на круг, не позволяла понять, хотел человек изобразить «шесть» или «ноль».
Я взглянул на дверь справа: двадцать пять. Слева: шестьдесят три. Я не видел никакой логики в числах, так что не было никакой возможности понять, написано на моей двери десять или шестнадцать.
В глубине коридора находилась небольшая ванная. Несмотря на то что накануне меня вывернуло наизнанку в туалете кафе, меня снова тошнило, но больше всего хотелось пить, и я нагнулся к крану и пил, пока у меня не затекла шея.
Я спустился по лестнице в маленький холл, где какой-то мужчина сидел за столом и читал журнал.
— Доброе утро, — сказал я.
— Не такое уж и утро! — проворчал он, поднимая на меня глаза.
У него было длинное лицо и щеки, покрытые короткими серыми и черными волосками.
— Где мы? — спросил я.
Он слегка покачал головой — я и мой вопрос казались ему жалкими.
— Мы в моей гостинице! — объявил он.
А затем опередил мой следующий, по-настоящему жалкий вопрос:
— Вчера вечером тебя привели сюда Хозяйка и Луи, пьяного как свинью, и просили пустить тебя переночевать.
— Хозяйка и Луи?
— Хозяйка, — произнес он, словно это какая-то очевидность, — владелица бара по соседству.
Я ничего не сказал.
— А Луи, — добавил он с упреком, — тот человек, что нес тебя на спине, так ты надрался!
Я попытался вспомнить. Ничего.
— Я надеюсь, у тебя есть чем заплатить за комнату? — Он поднял бровь.
В моем портфеле не было ни монетки. Только чек, чек, который я заработал.
— У меня с собой ничего нет, — ответил я. — Но у меня есть деньги, нужно только обналичить чек. Я могу вернуться и заплатить вам позднее?
