— Нет, конечно.
— А ты выучил список, который я дала тебе вчера?
— Да, конечно.
— Составь предложение с двумя словами из него.
— Пожалуйста. Экзистенциальный, регургитация.[14]Когда я размышлял над экзистенциальным смыслом произведений Джеймса Джойса, у меня чуть не произошла регургитация содержимого желудка.
Отец засмеялся. Мать зыркнула на него светлым глазом, и он поперхнулся.
— Ты слышал, что сказал отец. Сегодня мой праздник. День Блума. Его празднуют поклонники Джеймса Джойса во всем мире.
— Пора бы тебе уже встретиться с этими двумя чудаками, — сказал я.
— Нас — легион! Его обожают миллионы! Пусть даже в своей семье я одинока.
— Мы с Лео приготовим сегодня для тебя особенный ужин, — предложил отец. — Выберем рецепт из «Улисса»! Это Лео придумал.
— Очень мило с твоей стороны, Лео. Спасибо.
— Лично я не буду это есть. Только приготовлю. — Я хотел пошутить, но мать сразу же обиделась.
Она едва не заморозила меня взглядом, по сравнению с которым даже лютая зима показалась бы весенней оттепелью.
С тех пор как научился говорить, я помню восторги жителей и жительниц Чарлстона по поводу привлекательности моей матери, ее безукоризненной осанки, изящных манер. Я понимал, что они имеют в виду, но не мог разделить их чувства. На мой взгляд, холодная и правильная красота матери могла внушать восхищение, но не любовь. После смерти Стива она ни разу не поцеловала меня. Обнимала, да, и даже часто. Но чтобы поцеловать, как раньше, когда я был маленьким, этого не было. Я доставлял ей мало радости, и неодобрение крупными буквами было написано в ее взгляде каждый раз, когда она смотрела на меня. Мы изо всех сил разыгрывали счастливое семейство, чтобы ввести в заблуждение окружающих, и, насколько я могу судить, весьма преуспели в этом. Только три человека в мире знали правду о том, какое глубокое и безнадежное отчаяние мы испытывали в обществе друг друга.
Официантка принесла нам кофе.
Из-за нашей с матерью пикировки лицо отца выразило огорчение и тревогу. Находясь рядом со мной и матерью, он разрывался от безрассудной любви, которую питал к нам обоим, при этом его доброта по отношению ко мне действовала на мать, как красная тряпка на быка, и между родителями то и дело вспыхивали перепалки. Смерть брата практически раздавила их обоих, но не поколебала природной доброты отца, его дружелюбия и оптимизма. Он обратил все свои чувства на меня и старался любить меня еще сильнее именно потому, что я не Стив. В отличие от матери, которая, как я полагал, восприняла смерть Стива по-своему. Она больше никогда никого не сможет любить именно потому, что это не Стив.
— Так вот, — произнесла мать, достав ручное зеркальце и поправляя помаду на губах. Этот жест послужил официантке сигналом, что наш завтрак закончен и можно убирать со стола. — Твой отец знает, что нужно сегодня сделать, Лео. Я хочу, чтобы ты испек дюжину шоколадных кексов для новых соседей, которые сегодня въехали в дом через дорогу от нас. Там близнецы твоего возраста, и они будут учиться в твоем классе.
— Хорошо. Что еще?
— Мне позвонила сестра Мэри Поликарп из приюта. К ним прислали двух новеньких из Атланты. Сироты, беглецы. Брат и сестра. Ты должен встретить их в Чарлстоне. И будешь шефствовать над ними весь год. Помогать и опекать. У них была ужасная жизнь.
— Она им покажется раем после того, как они поживут рядом с сестрой Поликарп. Это же чудовище! Я думал, ее выгнали из монастыря.
— Это та самая монахиня, которая ткнула дочку Уоллеса в глаз линейкой? — спросил отец.
— Просто несчастный случай, — ответила мать.
— Это было при мне, — возразил я. — Она попала в глазное яблоко. Повредила глазной нерв. Девочка ослепла.
— Сестру Поликарп больше не допускают к преподаванию. Ее практически исключили из ордена, — пояснила мать.
— Между прочим, мальчишек она лупила по лицу направо и налево, кровь из носа так и хлестала. Я дал ей кличку Красный Крест.
Отец фыркнул, но в глазах матери блеснул ледяной огонек, и отец затих.
— Очень остроумно! — язвительно сказала мать. — Если бы только это остроумие хоть как-то проявилось в твоем тесте на профессиональную ориентацию.
— Лео не очень-то силен в тестах, дорогая.
— И это не радует. Я хочу, Лео, чтобы ты сегодня явился с отчетом к своему директору и встретился с новым футбольным тренером.
— Мой директор — это ты. А тренер у меня старый, мистер Огбурн.
— Он уволился вчера.
— С чего бы это? — удивился отец. — Ему же оставалось совсем чуть-чуть до пенсии.
— Он отказался работать, когда узнал, что помощником у него будет чернокожий, — ответила мать. — Поэтому я пригласила Джефферсона из школы «Брукс» на должность старшего тренера, а также назначила его заведующим секцией атлетики.
— Почему я должен встречаться с тренером Джефферсоном?
— Потому что ты центровой первой линии.
— Но я всегда играл во второй линии, позади Чоппи Сарджента.
— Чоппи и еще три человека ушли вместе с тренером Огбурном в новую сегрегированную[15]академию на западном берегу Эшли. Тренер Джефферсон хочет посоветоваться с тобой, как расставить оставшихся игроков в команде с учетом новой ситуации.
Итак, определился список дел на день: шоколадные кексы, сироты из приюта сестры Поликарп, тренер Джефферсон.
— Что-нибудь еще?
— После марша госпитальных работников поможешь накрыть холодный чай. Обедать сегодня будем поздно. — Мать бросила последний взгляд в зеркальце на свои губы, потом посмотрела на меня: — Слушание по вопросу о пробации назначено на двадцать шестое июня. Наконец-то твои общественные работы закончатся.
— Обвинение будет снято, — радостно кивнул отец. — Ты сможешь начать с чистого листа.
— Только не со мной, молодой человек, — быстро вставила мать. — Я не знаю, как тебе удается спать по ночам после всех страданий, которые ты причиняешь нам с отцом.
— Дорогая… — начал отец, понизив голос.
— Лео прекрасно знает, о чем я говорю.
— Ты знаешь, о чем говорит мама, Лео?
— Знает, знает, — опять вставила мать.
— Ты имеешь в виду мою ненависть к Джеймсу Джойсу? — спросил я.
— Ты притворяешься, что ненавидишь Джеймса Джойса, потому что это самый легкий способ показать, как ты ненавидишь меня, — парировала она.
