Только когда она уже в душе, я вспоминаю, что они в ванной. Я не могу позволить ей увидеть их.
Я стучусь в дверь, и она говорит «входите». Я чуть приоткрываю дверь.
– Я ужасно извиняюсь, – говорю я ей, – но мне нужно кое-что отсюда забрать.
– Не за что извиняться, – откликается она. – Это же ваша ванная.
Я не помню, в какой именно журнал их вложил, поэтому забираю с собой всю пачку.
Я раскладываю журналы по своей кровати и пролистываю их, пока не нахожу чеки – пять или шесть чеков на авторские гонорары с моим именем и адресом на них. Мне не было необходимости обналичивать их или класть на счет. И дом, и машина оплачены много лет назад, а сам я трачу не так уж много. Вероятно, кончится тем, что я перепишу их на свою мать, которую все стараюсь уговорить переехать в общину для пенсионеров. Убедить ее не удастся; она умрет в своем доме, точно так же, как мой отец. Наверно, я пытаюсь убедить и самого себя, поскольку мне была бы ненавистна мысль о том, что незнакомые люди живут в доме, где я вырос, в том доме, где началось все это – эта история, которую я пытаюсь рассказать и, таким образом, понять.
Я прячу чеки в нижнем ящике, под кучей носков.
Она выходит из ванной, вытирая полотенцем волосы. Одета в свою забрызганную грязью одежду.
– Не знаю, есть ли смысл принимать душ, когда забываешь взять с собой чистые джинсы.
– Я могу отвезти вас в город, – предлагаю я. – Уверен, вы найдете там себе новую пару.
– Вы и так для меня достаточно сделали.
– Ничего не имею против, – отмахиваюсь я. – Я уже давно никому не помогал. Так помогать нетрудно. Чашка чая, ночлег, душ, поездка в город.
– А как помогать трудно?
– Спасать людей, – говорю я. – Не так, как помогают людям, попавшим в аварию, – первая помощь, искусственное дыхание и все такое. Я имею в виду – в более глубинном смысле.
– Вы хотите сказать, что моя душа нуждается в спасении?
– Конечно, нет. Если чья и нуждается…
– Я шучу, – торопливо перебивает она. – Я просто шучу.
Мне не следовало останавливаться, когда она попросила меня это сделать, но я не мог найти оправдания, чтобы не притормозить, и вот теперь она расспрашивает этого мужчину, местного бегуна, не знает ли он, где находится Олд-Фарм-роуд. Пожилой, седобородый, в черных тренировочных брюках, ноги мускулистые; наверно, каждый день бегает, в любую погоду, даже в день после ледяного шторма.
Он смотрит в другую сторону, и я облегченно перевожу дух, но потом он тыкает пальцем, указывая на дорогу позади нас, и говорит:
– Это вон там, в противоположную сторону, примерно в четверти мили отсюда. Первый поворот налево после шоколадного магазина.
– Вы уверены?
– Определенно, – отвечает он, пытаясь выровнять дыхание. – Моя сестра когда-то жила на Олд-Фарм-роуд.
Сэм смотрит на меня.
– Мы только что приехали оттуда, – говорю я. – Я знаю, что это не Олд-Фарм-роуд, потому что я там живу.
– Что ж, может быть, это второй левый поворот после шоколадной лавки, – пожимает мужчина плечами. – Я там не был уже несколько лет.
– А где же находится Вудс-роуд? – спрашивает она.
– Это рядом с тем местом, где я живу, – говорит он. – Примерно в четверти мили в том направлении, куда вы едете.
– Спасибо, – говорю я. Поднимаю боковое стекло и еду вперед. Шоссе в удивительно хорошем состоянии, учитывая, как мало времени прошло после шторма, но на них кое-где остались островки льда. Машина идет юзом, и я мягко нажимаю на тормоз. Короткая паника, еще раз даю по тормозам, и шины снова цепляют асфальт. Дорога петляет, и я вхожу в повороты со всеми предосторожностями. Грузовик с солью, с цепями на колесах, проезжает мимо нас в противоположном направлении.
– Вряд ли он понимает, о чем толкует, – говорю я Сэм.
– Может быть, нам стоит вернуться назад и попробовать свернуть на следующую дорогу после вашей, – предлагает она.
– Мы ведь уже направляемся в город, – возражаю я. – Давайте сперва добудем вам джинсы.
– Притормозите здесь! – говорит она. – Скорее, тормозите!
– Да что такое случилось?
– Полицейская машина, – поясняет она. – Я могу спросить дорогу у них.
– Извините, – говорю я ей, – но я не могу остановиться.
– Почему нет?
– У меня машина не зарегистрирована.
– Тогда выпустите меня, – говорит она. – Они не увидят ваших номеров.
– Прошу прощения, но я не могу.
– Ну, пожалуйста, – настаивает она, и я не отвечаю.
Она отстегивает ремень безопасности, берется за дверную ручку.
– Что вы делаете?
– Хочу выйти из машины. Сейчас же, – говорит она.
– Пристегните ремень.
– Остановите машину.
– Не раньше, чем вы пристегнете ремень.
Она выполняет мою просьбу, но я не останавливаюсь.
– У вас нет причины пугаться, – говорю я ей.
– Вы живете не на Вудс-роуд, – возражает она. Не дождавшись от меня ответа, спрашивает: – Как вас зовут на самом деле?
– Это не имеет значения.
– Имеет – для меня, – говорит она. – Имеет значение то, что вы дали мне ложное имя и адрес.
– А откуда мне знать, что ваше настоящее имя – Сэм?
– Я могу показать вам свои водительские права, – говорит она. – Давайте-ка взглянем на ваши.
– Я не взял их с собой.
– Тот бегун нас видел, – напоминает она.
– Я не причиню вам вреда.
– Именно так обычно и говорят перед тем, как навредить.
– Ладно, я довезу вас обратно к вашей машине.
– Я хочу, чтобы вы отвезли меня в полицию.
– И что вы им скажете? Что я напоил вас чаем и предоставил комнату для ночлега?
– Почему вы солгали, назвав мне неправильное имя?
– Я – частное лицо.
– А вашу собаку и вправду зовут Ральф?
– Да.
– Не насмехайтесь надо мной, – просит она. – Мне страшно.
– Извините.
– Здесь, – командует она. – Тормозите – на этой парковке.
– Неужели мы не можем просто ехать дальше!
– Вы меня пугаете, – говорит она. – Если вы сейчас же не припаркуетесь…
Она хватается за руль, и машина идет юзом. Я теряю управление, и мы боком вылетаем на встречную полосу.
В это не веришь, пока это не случится. В это не веришь даже тогда, когда это случается, – в то, что человеческий череп способен пробить ветровое стекло. Уж наверное стекло проломит череп, никак не наоборот. Конечно, лицо будет разбито вдребезги. Конечно, будут выбиты зубы, треснет челюсть, переломится шея, позвоночник. Конечно, ты не уйдешь отсюда своими ногами, тебя понесут. Конечно, ты никогда больше не сможешь ходить. Ты весь подбираешься, закрываешь глаза. Твое тело перестает дышать. Ты слышишь это раньше, чем ощущаешь. Самый громкий треск, какой тебе когда-либо приходилось слышать, а потом ты это ощущаешь. Окно набрасывается на тебя, руль, приборная доска – все они набрасываются на тебя. От удара ты отскакиваешь назад, в кресло. Резкая боль в ребрах. Ты пытаешься вдохнуть. Твои глаза остаются закрытыми, ты зажмуриваешь их покрепче, на это уходит вся твоя энергия, ты не откроешь их, что бы ни случилось, ты не хочешь видеть. Кто-то стонет. Кто-то другой, не ты. Ты не можешь вспомнить, кто. Единственное, что тебе нужно, чего ты хочешь больше всего на свете, – это один вдох. Ты выжидаешь. И раньше случалось так, что из тебя вышибали дух, ты падал на футбольный мяч, тебя били кулаком в солнечное сплетение, ты знаешь, как это бывает – когда кажется, что больше никогда не сможешь дышать, но всегда начинаешь дышать снова, и в этот раз будет точно так же. Ты пытаешься дышать, но ничего не получается. Ты пытаешься снова. Ничего. А потом перестаешь пытаться. Тьма делается еще темнее. Безмолвие. Ничто.
