Да нет, не умрет.
А вдруг?
Она заставила себя отсечь эти мрачные мысли. Всего-навсего тридцать четыре, и постоянной болезни никакой нет. Она толстенькая, цвет лица хороший. Опять сравнив себя с матерью в те же тридцать четыре, она ущипнула себя за руку и ухмыльнулась. Что мать, что отец — смотреть ведь не на что было, она рядом с ними ого-го! Сухие они были, сушенные-рассушенные, а все Питман, он кого хочешь высушит, а теперь уже и сам ссохся и сморщился вконец. Кто бы мог подумать, что она оттуда! Такая живая, такая налитая. Она встала, держась за перила, но улыбаясь сама себе. Теплая, красивая, толстенькая, но не слишком — такая в точности, как нравится Биллу Хиллу. Она слегка прибавила в последнее время, но он не заметил, только, может, более радостный стал, а почему — сам не знает. Она ощутила себя во всей слаженной цельности — цельное существо, поднимающееся по лестнице. Она одолела первый марш и, довольная, посмотрела вниз. Может, если бы Билл Хилл разок упал с этой лестницы, они переехали бы. Да ладно, переедут и так! Мадам Золида что знает, то знает. Она рассмеялась вслух и двинулась дальше по коридору. Вдруг, напугав ее, скрипнула дверь мистера Джерджера. О Боже, подумала она, этот. Мистер Джерджер со второго этажа был маленько чокнутый.
Он смотрел, как она идет по коридору.
— Доброе утро! — сказал он, высунувшись за дверь верхней половиной тела. — Хорошего вам утречка!
Вид у него был козлиный. Крохотные глазки-изюминки, бороденка клинышком, пиджак из непонятно какой ткани — то ли почерневшей зеленой, то ли позеленевшей черной.
— Доброе утро, — отозвалась она. — Как поживаете?
— Отлично! — воскликнул он. — Просто отлично в этот чудеснейший день!
В семьдесят восемь лет его лицо было точно мучнистой росой подернуто. По утрам он занимался — читал и писал, а во второй половине дня ходил туда-сюда по улицам, останавливал детей и задавал им вопросы. Если слышал чьи-то шаги по коридору, всякий раз открывал дверь и выглядывал.
— Да, день погожий, — сказала она устало.
— А вы знаете, чей сегодня славный день рождения?
Руби покачала головой. Вечно у него какой-нибудь такой вопросик. О чем-нибудь историческом, чего никто не знает, — спросит, а потом закатит речугу. Раньше он в школе преподавал.
— Угадайте, — не отставал он.
— Авраама Линкольна, — промямлила она.
— Фу! Совсем не стараетесь, — сказал он. — А если подумать?
— Джорджа Вашингтона, — сказала она, начав подниматься дальше.
— Стыдно! — закричал он. — Муж оттуда, а вы не знаете! Флориды! День рождения Флориды! Идите-ка сюда.
Он исчез в своей комнате, поманив Руби длинным пальцем.
Спустившись на две ступеньки, она сказала: «Мне вообще-то надо идти» — и просунула голову в дверь. Размером комната была с большой шкаф, и стены сплошь были оклеены открытками с местными зданиями; это создавало иллюзию пространства. С потолка свисала лампочка, светившая на мистера Джерджера и его маленький стол.
— Вот, слушайте.
Склонясь над книгой, он стал водить пальцем по строчкам:
— «3 апреля 1516 года, в праздник Пасхи, он подошел к оконечности нашего континента». Кто — он? Знаете?
— Христофор Колумб, — сказала Руби.
— Понс де Леон, — закричал он. — Понс де Леон! Вам бы следовало о Флориде знать. Муж ведь оттуда.
— Да, он родился в Майами, — сказала Руби. — Он не из Теннесси.
— Флорида — штат неблагородный, но важный, — сказал мистер Джерджер.
— Еще какой важный, — согласилась Руби.
— Вы знаете, кто такой был Понс де Леон?
— Основатель Флориды, — бодро ответила Руби.
— Он был испанец, — сказал мистер Джерджер. — А знаете, что он искал?
— Флориду, — сказала Руби.
— Понс де Леон искал источник юности, — сказал мистер Джерджер, закрыв глаза.
— Надо же.
— Некий родник, — продолжал мистер Джерджер, — чья вода дарила пьющим вечную молодость. Иными словами — он стремился всегда быть молодым.
— Нашел он его? — спросила Руби.
Мистер Джерджер молчал, не торопясь открыть глаза. Потом заговорил:
— Вы подумали — нашел? Вы подумали — нашел? И могло, по-вашему, так быть, что никто другой этим источником не воспользовался? Могло, по-вашему, так быть, что на земле остался хоть один человек, не пивший оттуда?
— Я не сообразила, — сказала Руби.
— Никто теперь не соображает, — пожаловался мистер Джерджер.
— Мне вообще-то надо идти.
— Источник был найден, — сказал мистер Джерджер.
— Где? — спросила Руби.
— Я пил из него.
— И куда вы ради этого отправились? — спросила она. Она наклонилась к нему ближе, и на нее повеяло его запахом — все равно что сунуть нос под крыло сарычу.
— В мое собственное сердце, — сказал он, кладя ладонь себе на грудь.
— А… — Руби отодвинулась. — Ну, мне пора. Брат, наверно, дома.
Она переступила порог.
— Спросите мужа, знает ли он, чей сегодня славный день рождения, — сказал мистер Джерджер, глядя на нее с напускной скромностью.
— Спрошу, спрошу.
Она повернулась и дождалась звука дверной защелки. Потом оглянулась, убедилась, что дверь действительно закрыта, выдохнула воздух и секунду постояла, глядя в темную лестничную высь.
— Боже милосердный, — сказала она.
Чем выше, тем мрачнее и круче.
К тому времени, как она поднялась на пятую ступеньку, дыхания уже опять не стало. Отдуваясь, одолела еще несколько. Потом остановилась. Заболело в животе — словно какой-то кусочек толкается во что-то другое. Такое уже с ней было несколько дней назад. Эта боль ее сильней всего испугала. Слово «рак», которое пришло ей тогда на ум, она тут же выгнала и больше не пускала, потому что никакой такой ужас с ней случиться не может, а не может потому, что просто не может. Сейчас вместе с болью вернулось и слово, но она схватила мадам Золи-ду и разрубила ею слово пополам. Все кончится счастьем. Она разрубила надвое и половинки, потом рубила еще и еще, пока не остались невнятные клочки. Ей захотелось сделать остановку на третьем этаже — если, конечно, доберется до третьего, вот ведь беда какая, — и поговорить с Лаверной Уоттс. Лаверна, помощница педикюрши, была ее хорошей подругой.
Дошла-таки, хватая воздух ртом, с таким ощущением, будто коленные чашечки полны пенистой газировки, и постучала в дверь Лаверны рукояткой пистолета, забытого Хартли Гилфитом. Прислонилась передохнуть к дверной стойке — и внезапно пол вокруг провалился. Стены почернели, и она завертелась в пустоте, не в силах дышать, в ужасе от предстоящего падения. Потом в дальней дали отворилась дверь, и она увидела стоящую в проеме крохотную Лаверну — дюйма четыре ростом, не больше.
