Когда я бродил среди трущоб и дворцов ренессансного Рима, у меня иногда возникало странное ощущение: будто я живу в одной из шекспировских пьес; будто я могу вдруг встретить сэра Тоби Белча, выходящего из таверны, или увидеть Порцию или Нериссу, выглядывающих из окна шляпного магазина; или Тачстоуна на мотоцикле, с Одри на заднем сидении. Хотя само уличное действо, причудливое пряничное веселье барокко, не пересекало Английского канала, чтобы порезвиться в Англии, как порезвилось в Испании, дух, вызвавший к жизни эти римские улицы, безусловно, был духом шекспировских пьес. В конце концов, не так уж странно связывать Шекспира с Римом эпохи Возрождения, ведь елизаветинская Англия вся пропитана итальянской атмосферой, и вечный щеголь в «маленькой обезьяньей шапочке, приставшей к голове, точно устрица» был не кто иной, как diavolo incarnato[12]Размышляя о Шекспире, я подумал, что это он и вообще люди его времени впервые связали слово «Rome» со словом «room»,[13]Рим — с пространством, с необозримостью пространства. Кассий говорит:
И это прежний Рим необозримый,
Когда в нем место лишь для одного![14]
и тот же каламбур повторяет Констанция в «Короле Иоанне». Способ произношения названия города, позволяющий так играть словами, сохранялся до сравнительно недавнего времени, и даже сейчас могут быть живы некоторые старики, которые помнят, как их бабушки и дедушки говорили о том, чтобы поехать в «Room». Кембл в роли Като произносил «Рим» как «Room», а Фарингтон в своем «Дневнике 1811 года» упоминает о том, что художник Лоуренс показал ему письмо от Каннинга, где спрашивал о произношении Кембла, и утверждал, что «Rome» должно быть созвучно «roam».[15]Так мы и произносим название этого города сегодня.
Итак, бродить по Риму — вот что доставляет приезжему радость, хотя одновременно повергает его в отчаяние, ибо у Рима нет центра. Нет такой части города, которую можно было бы определенно назвать сердцем Рима. Это удивительно для страны, в которой каждый город имеет свою центральную площадь с собором, где сконцентрирована вся городская жизнь. И это кажется еще необычнее, когда вспоминаешь, что Древний Рим, с его имперскими форумами, практически весь состоял из центра. Все дороги древнего мира вели в это могучее сердце Рима, на Forum Romanum. Красноречивее всего говорит о гибели Древнего Рима и конце его непростой жизни тот факт, что центр города потерян, забыт и никогда не будет отстроен. Как если бы через тысячу лет было утеряно местоположение Банка Англии, Королевской биржи и резиденции лорда-мэра, а коммерческий центр Лондона в 3000-м году оказался бы где-нибудь на Бромптон-роуд.
Вместо одного большого форума в Риме — бесчисленные площади, разбросанные по всему городу, и приезжему трудно определить, которая из них самая важная. Тяжело выбирать между Пьяцца Колонна, Пьяцца Барберини, Пьяцца делль Эзедра, площадью Испании и всеми остальными; и даже знаменитая площадь Венеции с памятником Виктору Эммануилу — скорее межевой знак и маяк для приезжего, чем центр городской жизни.
Причину размытости современного Рима следует искать, конечно, в истории. Диоклетиан, обнаружив, что Священная Римская империя слишком велика для того, чтобы управлять ею из одного центра, разделил ее на Восточную и Западную, а Константин построил Константинополь, или Новый Рим, столицу Востока. И она существовала, пока турки не захватили Константинополь в 1453 году; но род императоров Западной Римской империи пресекся в 475 году, после чего история Рима стала историей сменяющих друг друга нашествий варваров, которая закончилась уходом императоров Запада из старой столицы. Греческий Восток развивался сам по себе и процветал до 755 года, в то время как латинский Запад продолжал сражаться и при папах. В Рождество 800 года Лев III короновал своего собственного западного императора, Карла Великого, в соборе Святого Петра. И начались Средние века. Устройство Древней столицы к тому времени полностью изменилось.
Центрами Рима стали собор Святого Иоанна и собор Святого Петра; одна церковь находилась на северо-западной границе, вторая — на другом берегу Тибра. Путаница и упадок царили в древнем городе. В период Ренессанса Рим возродился не обычным городом, а государством священнослужителей.
Самыми важными его гражданами были церковники. Монахи и монахини. Им нужны были не биржи и рынки, а церкви и монастыри. Такой вот живописный конгломерат достался Гарибальди и Кавуру в 1870 году, когда они сделали Рим столицей вновь объединенной Италии.
Естественно, два непримиримых мира вступили в конфликт, и, думаю, Огастес Хэйр был первым, кто понял, что старый мир пап, который он знал и любил, должен погибнуть и, возможно, ему суждено быть разрушенным в угоду нуждам и амбициям современной столицы. Всего через семнадцать лет после объединения Италии он писал о переменах, которые развернулись благодаря тому, что он презрительно именовал «сардинской оккупацией». Читая литературу XIX столетия, вдохновленную Римом, и глядя на изображения Рима этого периода, проникаешься желанием, чтобы патриоты выбрали тогда Милан, а Рим оставили в покое, как святилище духа и обитель искусств. Имперский Рим умер и обращен в пыль, но призрак его жив. Этот призрак, который так часто волнует наше воображение, подобно низложенному монарху, был вновь коронован помимо воли. «Для меня, страстно любящего античность, — писал Гарибальди, — что такое этот город, как не столица мира? Королева, лишенная трона! Пусть так. Но из руин встает сверкающий, огромный, величественный, гигантский призрак — память о величии прошлого… Рим для меня есть единственный символ итальянского единства».
И уже по подбору прилагательных понятно, что памятник Виктору Эммануилу непременно будет воздвигнут.
5
Туристы катят в Рим каждый день из разных стран Европы. Их автобусы — огромные стеклянные дома, где путешественники сидят усталыми рядами, изолированные от ландшафта и жителей страны. Ночью эти автобусы стоят в боковых улицах около лучших отелей, и на их запыленных боках можно прочитать: Лондон, Берлин, Гамбург, Берген, Вена, Осло и многие другие названия. Целый день вы встречаете эти «экипажи» в разных частях Рима, а наутро они исчезают — уезжают на север, во Флоренцию, или на юг, в Неаполь. Не успеют горничные поменять постельное белье, как прибудут новые туристы, очень похожие на прежних: усталые, слегка ошалевшие, довольные возможностью вытянуть наконец ноги. Все замечательно организовано. Никогда еще в истории столько народу не имело возможности увидеть Европу сквозь стекло, путешествуя без всяких забот. Сегодняшние туристы успевают вернуться домой раньше, чем наши предки, передвигавшиеся со скоростью улитки, добрались бы до Болоньи. Автобусное сообщение налажено с военной четкостью и, похоже, опирается на опыт транспортировки пехоты, обеспечивая существование крупных европейских отелей. Осложнения, связанные с обменом валюты, а также вымирание племени богатых бездельников грозили гостиницам банкротством, пока в игру не вступили туристские агентства с их бронью на целый сезон. Свежий ветер странствий подул в паруса отелей, и до чего же быстро они к нему приспособились! Волшебные, похожие на дворцы заведения, которые прежде взирали на участников всевозможных туров как на низшие формы жизни и даже хвалились тем, что никакого отношения к этому не имеют, теперь радушно распахнули для туристов двери в свои мраморные залы. Иногда сам управляющий в визитке выходит на крыльцо встретить очередную, особо выгодную партию туристов, как раньше встречал какого-нибудь лорда в «роллс-ройсе».
