Рено откинулся на спинку сиденья. Теперь, когда возбуждение улеглось, можно сосредоточиться на вещах поважнее. На Америку напали! Рено понимал, что Рик в шоке. Капитан давно подозревал: вечное Риково «c'est la vie»,[11]что бы ни случалось, — только поза, панцирь, под которым прячется чувствительное сердце. Пусть Рик покинул родину много лет назад — почему, Рено так и не понял — и, похоже, возвращаться туда его нисколько не тянет, но капитан запомнил, как Рик, глядя прямо в глаза, осадил хвастливого майора Штрассера и раболепного консула Хайнце, посоветовав им в определенные районы Нью-Йорка не вторгаться никогда. Как человек, чья страна уже покорилась нацистам, Рено проникся и другу сопереживал.
А что все это означает для него? С самой первой поездки к игорным столам в Довиль — которая по воле госпожи удачи совпала с открытием la différence[12]в двенадцатилетнем возрасте — Луи Рено понял, что игра — не развлечение, а профессия, и службу свою в полиции полагал необходимой, к сожалению, опорой, которая позволяла ему следовать более высокому предназначению. При этом подправленное колесо рулетки он безусловно предпочитал настоящей игре с равными шансами. Большую часть взрослой жизни он провел, вычисляя вероятности и действуя по ним, и вплоть до сих пор, еще каких-то несколько часов назад, был вполне доволен жизнью, ставя фишки на тот же номер, что и фашисты, и наблюдая, как растет его выигрыш. Теперь, однако, он засомневался. Отчасти поэтому, решил капитан, он и сидит сейчас в этой машине, а не наслаждается в Касабланке благосклонностью очередной прелестной молоденькой леди, чья страсть к свободе совпала с его страстью к ее телу. Рено всегда считал такой обмен честным и превратил его в смысл своей жизни.
На окраине Рабата Сэм свернул в объезд города. Ничего хорошего, если их вздумает остановить какой-нибудь дотошный легавый. Американская машина с русским на переднем сиденье и вишистским полицейским чином на заднем в компании с без пяти минут персона нон грата Риком Блэйном. Но столицу военного Марокко окутывал мрак, и если кто и заметил, как они проехали, он благоразумно оставил это наблюдение при себе.
От Рабата до Порт-Лиоте — не больше пятидесяти миль, и они доехали за час с небольшим.
На рассвете их уже встречал на маленьком летном поле в нескольких милях от города Жан-Клод Шоссон. Жан-Клод стоял возле «Фоккера-500», который способен перевозить — и много раз перевозил — нескольких пассажиров, одного пилота и любой товар, какого только пожелает душа контрабандиста.
— Привет, мсье Рик, — сказал Шоссон.
— Как дела, Жан-Клод? — спросил Рик, пожимая летчику руку.
— Скука, — ответил тот.
— Что ж, посмотрим, что тут можно сделать.
Шоссон был из Свободной Франции и откровенно сочувствовал антифашистам. Впервые Рик повстречался с ним в Испании, когда Жан-Клод возил оружие для республиканцев. После их поражения он нашел занятие куда прибыльнее: возил во Французское Марокко безакцизное горячительное, в основном предназначенное для Рикова заведения, и оружие — туда, где на него был самый прибыльный спрос. В Африке это почти всюду.
— Сэм, отдай Саше ключи от машины, — велел Рик, когда они поднимались в самолет. — Ухаживай за ней, Саша.
— Вы имеете в виду Ивонн или машину, босс? — осклабился тот.
— Выбери сам, — сказал Рик, пока закрывалась дверь самолета. — Обе стоят кучу денег.
Полет до Лиссабона прошел без приключений. Португалия еще в начале войны усвоила, что равнодушие к прибытиям и отбытиям транзитных пассажиров вознаграждается куда лучше, чем беспокойство об их прошлом или будущем. Где-то ведь должен найтись путь к бегству из Европы, и Лиссабон счастлив быть полезным. Франкистская Испания служила буфером, и дела шли весьма неплохо.
Они направились прямиком в «Афиш», где Рик спросил сначала о мистере и миссис Ласло. Вдали от фашистов, думал он, эти двое наконец могли путешествовать как муж и жена.
Он ошибся. Портье со значком, гласившим, что фамилия носителя Медейруш, с сожалением покачал головой.
— Мне жаль, но у нас такие не останавливались, — сказал он Рику.
— Вы уверены? — переспросил Рик как мог вежливо.
— Вполне уверен, — отвечал Медейруш. Он не собирался так легко предать доверие женщины. — Как-никак, это моя работа — знать, кто приезжает и кто уезжает.
«В любой деревне свой Арриго Феррари», — подумал Рик.
— Поищите под другим именем. Мисс Ильза Лунд. И припомните самую прекрасную женщину, какую вам при…
Медейруш не дал Рику договорить.
— О да, мисс Лунд, — восхищенно воскликнул он, и Рик увидел в его глазах воспоминание об Ильзе. Мужчина не забудет такое лицо и такую фигуру. — Вы мистер Ричард Блэйн? — спросил клерк.
— Единственный, кто в этом признается, — ответил Рик.
— Тогда это для вас. — Медейруш гордо вручил ему записку Ильзы. — Она оставила это меньше двух часов назад.
Рик пробежал записку глазами и сунул в карман. Идя по следу Ильзы, он уже чувствовал себя как в сказке про Гензеля и Гретель. Оставалось только надеяться, что где-нибудь в темных германских лесах их не подкараулит Злая Ведьма.
Глава четвертая
Лондон принял Виктора Ласло как героя, хотя и тайно. 8 декабря 1941 года на летном поле аэропорта Лутон Виктора с Ильзой не встречала делегация — лишь единственный человек с выправкой военного, порывистый в манерах; он представился сэром Гарольдом Майлзом, майором, и быстро и деловито пожал им руки. Перекинувшись парой слов с Виктором, майор усадил обоих в ожидавшую «лянчу», и они помчались в город. Через час машина затормозила перед большим, но непримечательным домом в жилом районе, и Виктора с Ильзой торопливо завели на крыльцо и в дверь. Ильзе велели поднять воротник пальто и пониже надвинуть шляпку.
Внутри, однако, все переменилось. Ильза не знала, чего ожидать, но такого не ожидала вовсе.
В маленькой гостиной тепло и уютно. По стенам элегантные уильям-моррисовские[13]обои, пухлые кресла и диваны, яркие и цветастые. Парчовые шторы, на потолке лепнина. В камине горит уголь, обдавая комнату благодатным жаром, по обе стороны от камина гостеприимно расположились два кресла. Как дома — уж точно больше похоже на дом, чем все, что Ильза видела за последние полтора года.
Добродушная женщина, уже заметно в возрасте, но явно сохранившая силу и живость ума, взяла вещи Ильзы и подала ей стакан чаю.
— Я миссис Бантон, — представилась она. — Надо думать, у вас была длинная и трудная дорога. Это вас немного согреет.
