Чмыри закурили, думая об одном и том же. Болезнь, зараза такая, отступила. Дело идет к выздоровлению. Скоро в полк, в цинковый гроб, и станут его затаскивать в самолет какие-нибудь чмыри да ронять в пыль.
– Товарищ старший лейтенант! Может, мы вам еще что-нибудь погрузим?
– Все, бойцы! – ответил начальник морга. Его затуманенный взгляд плыл, как винные пробки, брошенные в ручей. – На сегодня погрузка закончена. Что, понравилось? Прыгаем в кузов! Быстренько, быстренько!
Дело швах. Инфекционный блок, этот спасительный остров, тает в тумане. Чмыри переглянулись. Есть один способ продлить свое пребывание в раю. Один хороший и проверенный способ. Но для него нужны деньги. Чеки или афошки. А чтобы добыть денег, надо что-то украсть и продать прапору. А способ простой, как все гениальное. В инфекционный блок каждый день поступают желтушники. Ядреные, как лимоны, желтушники. Доходяги с желтыми глазами и ушами. Ни на что не годные задохлики. Еле ноги передвигают, волоча в себе свой неподъемный билирубин. Работать не могут, курить не могут, есть не могут. Грош им цена. Вот только ссут они чрезвычайно ценной мочой. Темной, красно-коричневой мочой, похожей на квас. Эта моча офигенно заразна. Сбрызнул ею кусочек хлеба, сожрал – и гепатит тебе обеспечен, пожелтеешь как миленький! Но для этого счастья нужны деньги. Одна столовая ложка волшебного эликсира стоит от десяти до тридцати чеков. Большие деньги. Для солдата, который не ходит на боевые и сидит за колючей проволокой, это очень большие деньги, невозможно большие, просто немыслимо большие.
Чмыри забрались в кузов, наблюдая оттуда за пестрой толпой, которая устремилась к самолету, волоча за собой корабельных размеров сумки. Ух, до чего же счастливые эти бабы! В Союз улетают. И все у них есть. И шмоток немереное количество, и чеки, рассованные по тайникам, и эти тела – такие бедрастые, сисястые, жопастые. Ах, как им повезло, что у них есть такие тела! Ну просто сожрать хочется! В каждой клеточке безмерно кайфа! В каждой складочке океан удовольствия! В каждом пупырышке и волоске! Что за несправедливость такая? Почему им все, а кому-то – ничего? И увозят они с собой свои колышущиеся тела в Союз, а там эти тела нафиг никому не нужны, там такого добра навалом, а здесь так мало, так мало, ну просто кончить можно от досады!
– Пожалуйста!! – перекрикивая рев моторов, объявил комендант аэропорта, крепко сжимая в руке список. – Кто улетает в Союз, постройтесь в одну шеренгу. Загранпаспорта у всех есть? Кто не зарегистрировался?.. Женщина! Я к вам обращаюсь!
Но женщинам сейчас не до него. Они мыслями уже в Союзе, в пригороде Ташкента, в аэропорту Тузель, в пункте таможенного досмотра. На ушко друг дружке передают разные женские секреты, где и как лучше спрятать чеки, чтобы не нашли.
– Люсь, ты лучше здесь это сделай. Там будет уже поздно. Во-первых, негде, а во-вторых, там все насквозь просматривается.
– Вот же я дура, – хлопает себя по лбу Люся и озирается по сторонам: где бы стащить с себя джинсы и перепрятать скрученную в тугую трубочку пачку чеков.
Комендант за год службы всякого повидал, привык, что мочатся под колеса самолета, пьют на рампе, лезут под лопасти винтов, блюют в отсеке, но от зависти к женщинам избавиться не смог. Чекистки! Проститутки! Без всякого труда, в свое удовольствие, такие деньжищи зарабатывают! А в его рабочем столе только дешевый хлам пылится. Десятка три китайских ручек да пара упаковок с презервативами. Вот такие дерьмовые бакшиши дарят за то, что он вносит людей в списки улетающих в Союз. Подумать только! Он сажает людей в самолет, который везет их в Союз (трудно подобрать современный аналог этому величественному понятию. В общем, это что-то, супер-пупер, безграничное счастье, Сейшелы-Мальдивы-Канары, возведенные в охренительную степень), и лишь некоторые из них преподносят ему в знак благодарности бакшиш, да и то в виде дешевой авторучки.
Овеянные исходящей от провожающих крутой смесью зависти, злобы и обостренного либидо, женщины начали погружаться в самолет. Ругань, толкотня на рампе, радостное предвкушение от встречи с Родиной и плохо скрытый страх перед грядущей таможней. Кое-кто уже заранее подготовил пакет с набором дешевых штучек: кусачки для ногтей, кассету с записью Пупо, авторучку, кулон «Мадонна», очки солнцезащитные складывающиеся в футляре. Когда ушлый и прекрасно осведомленный таможенник начнет вкрадчиво выяснять, как удалось библиотекарше с ежемесячным окладом в сто восемьдесят чеков за неполный год заработать две дубленки, лайковый кожаный плащ, семь пар джинсов «Поп», магнитофон «Тошиба», японский чайный сервиз с мелодией, четверо наручных часов с калькулятором, да при этом еще накопить тысячу двести чеков наличными, вот тогда-то, в этот критический момент, пакет с безделушками надо незаметно, но очень убедительно передать таможеннику. Если не поможет, то всучить еще пару кроссовок (чуть ношенные, но он не заметит). Говорят, такая система действует безотказно.
И тут вдруг происходит нечто нестандартное. Совершенно невозможный феномен. По рампе самолета, запланированного в Союз, движение всегда только в одну сторону – внутрь. Обратно не хочет никто. Кто проник в самолет, спешно занимает место на лавке, крепко хватается за ее края, сумку между ног, чемодан – рядом, чтобы все время был в поле зрения, и ни шагу назад. Ни-ни! Только вперед, на Север, над пустынями, горными ущельями, лавируя между душманскими «стингерами», домой, домой, домой! И тьфу, тьфу на этот поганый Афган, чтоб мои глаза его больше никогда не видели! Но что это с продавщицей военторга, Ирочкой Афанасьевой? Она кинулась вон из самолета, волоча за собой сумки и неподъемный чемодан.
– Я не полечу… Я не могу…
– Ирка! – кричат изнутри соратницы. – Дура! Вернись!
Дура не возвращается. Она плачет, крутит головой и бурлачит свой багаж подальше от самолета. Комендант в замешательстве. Ничего подобного он еще не видел. Как фамилия?.. Вы в самом деле не хотите лететь? А самолета больше не будет, чтоб вы знали! В плане на завтра точно не стоит. А что будет послезавтра, одному черту известно. Колонной на Хайратон поедете. На броне. А дорогу на Ташкурган обстреливают каждый день. Да и попробуйте найти офицера, который взял бы вас под свою ответственность. Вам это надо? Этот геморрой вам нужен? Подумаешь, какая цаца – с гробом она лететь не может.
Но у Ирочки уже истерика. Она крутит головой, тащится муравьем все дальше и дальше и даже не оглядывается. При чем тут гроб, идиоты! При чем тут гроб… Платка нет, высморкалась в батник, потом вытерла им же глаза. Остались черные разводы. Она села на чемодан, отдышалась. Уф, как тяжело, как давит и болит в груди. И все померкло вокруг. И небо темное и мрачное, и солнце злобное, и так гадко-гадко на душе. А ведь надеялась, что никогда не узнает войны, что отработает за прилавком магазина два года, где лишь кондиционированная прохлада, очередь, ищущие взгляды солдат, шелест чеков, банки «Си-си», сигареты, печенье, сгущенка, праздничные наборы, салями и икра, отложенная для начальства, «Ирочка, солнышко, дай мне без сдачи пачку чая, я не могу стоять, меня начштаба вызывает!», «Ируся, привет! Не слышно, когда магнитофоны подвезут? На Новый год будут?», «Мне упаковку «Боржоми»! Да, орден обмываю. Вечером придешь?» И так каждый день, с утра до вечера, товар-чеки-покупатели. Мужиков куча, раскладываешь их, словно пасьянс, прикидываешь, на кого ставку сделать. Белкин, командир девятой роты, хороший парень, но женат и не слишком щедр на подарки. Бурцев, начальник артиллерии, хоть и холостой (врет, наверное), но уж какой-то тупой и скучный, с ним Ирина два раза спала – в самом прямом смысле этого слова, крепко, с храпом. Сидоренко, начальник склада ГСМ, богатый, щедрый, заводной, но уж больно охоч до баб и выпивки, с ним серьезные отношения не построишь. Тинченко, пропагандист политотдела, слишком циничен; приходит чистенький, аккуратненький, одеколоном пахнет: «Так, Ирина, я дарю тебе джинсы, но это не только за сегодняшний раз, но и еще на будущее, потому что эти джинсы стоят восемьдесят чеков, а для одного раза это слишком многовато…» – да и труслив он до тошноты: делает свое дело и все время прислушивается, кто по коридору ходит, кто о чем там балакает, не произносит ли кто его фамилию… А как сделает все, что хотел, выйдет в закуток, где умывальник, и плещется там долго-долго, бряцает стеклянными пузырьками с какими-то едкими растворами – спринцуется, протирается, не дай бог венерическую заразу подхватит! Венерические болезни – самое страшное, что может случиться с офицером политического отдела. Это хуже пьянства и глупости, хуже подлости и трусости. Потом, старательно пряча глаза и скрывая брезгливость, он выметается из комнаты – тихо-тихо, как мышь, а предварительно высовывает голову в коридор и смотрит, чтобы не было никого. Словом, от этого Тинченки самой помыться хочется как следует.
