Ну, хорошо, раз уж мы здесь, надо же сказать что-нибудь, обязательно сделать два-три комментария о встрече — именно в тот момент, когда она уже начинает действовать нам на нервы; и мы начинаем говорить о себе уже с позиции разочарования, мы больше приближаемся к реальности и меньше стараемся набить себе цену; теперь, когда мы говорим о себе, мы находимся в сфере осязаемого, а не иллюзорного образа, который хочешь создать о себе.
Начинаем все сначала. Что касается работы, все оказалось правдой — у нас действительно она есть, хотя не столь значительная и скромно оплачиваемая, что же до путешествий, которые мы в письмах обещали совершить, что же до всех этих безумных гулянок, о которых рассказывали друг другу, о выходных в Гренаде или Танжере, о неделе на Антилах, — мы понимаем, что даже если бы мы друг другу понравились, даже если бы искренне друг другом увлеклись, мы никогда бы их не совершили, хотя бы потому, что у меня нет на это средств, а она признается, что боится летать на самолете.
Что мы ищем в жизни? Нам не так нужен восторг, который испытывали открыватели новых континентов, — нет, мы ищем родственную душу, и чего мы хотим в глубине души, так это спокойствия, чтобы был кто-то рядом по вечерам, когда мы возвращаемся, чтобы этот кто-то подходил нам, как удобная одежда, чтобы он возился здесь весь день, ожидая нас; мы хотим искупить вину за чувство заброшенности, мы хотим любить, чтобы чувствовать себя не такими одинокими.
…Но это не значит, что можно вот так выйти под ручку с тем, кто не нравится! Потому что надо признать, что она и я, в этот момент мы чувствуем, что не нравимся друг другу, — это совершенно очевидно, как нельзя скрыть все эти осколки, которые разочарование разбросало вокруг нас. Мы опускаем лица в большие чашки, вдыхаем аромат шоколада и ненадолго возвращаемся в детство; тонкий аромат щекочет нам нос и призывает быть благоразумным, обещает, что все пройдет хорошо. В конце концов, мы вместе пережили разочарование, это уже что-то — почти фундамент или, скажем, разделенный опыт. И лучше иметь это, чем снова остаться одному в декабрьский вечер, который уже наступает, и я предлагаю ей поужинать, потому что с самого начала было задумано встретиться днем в кафе, а затем, если все пройдет хорошо, протянуть время и поужинать вместе. Неподалеку есть небольшой ресторанчик, и я уже продумал стратегию влюбленного мужчины, которым я должен был быть в этот момент. На всякий случай три дня назад я заказал именно этот столик у окна, чтобы вид открывался не так на Париж, как на эту улицу. Мы изучаем меню, не безумствуем, но и не раздумывая соглашаемся на аперитив, делаем правильный выбор, не заботимся о том, что подумает другой, не заботимся о том, чем будет пахнуть наше дыхание и какие будут пищеварительные последствия. Так же, не шикуя, выбираем вино — обычное красное вино долины Луары, как будто весь этот вечер и должен протекать так же спокойно, как эта река.
Постепенно разговор становится откровенным, мы говорим о своих неудачах, провалах, делимся опытом, поскольку любовь уже кажется невозможной, мы ведем себя как раненые животные, понимаем, что боль другого тоже велика, это немного утешает каждого из нас — чувствуешь себя не таким одиноким в своем одиночестве. Ей уже встречались хитрые мужчины, которые под видом большой любви назначали свидание с единственной целью переспать. Раз или два она на это пошла — она признавалась в этом без особого чувства вины, делилась со мной, как делятся со старым приятелем, ни секунды не опасаясь, что я могу ревновать; и вот уже она рассказывает мне о мужчине, с которым спала совсем недавно, без всяких иллюзий. Я не могу рассказать ей ничего подобного, никогда ни одна женщина не назначала мне свидания с тайной мыслью затянуть к себе в постель, этого со мной не случалось. Впрочем, до сих пор я не встречался с женщинами вслепую через Интернет. Только с ней. Однако она меня уверяет, что это легко, что мужчины легко находят там женщин и некоторые ведут счет на десятки. Чего-то я, видно, не понимаю.
Вторая бутылка вина раскрепощает нас еще больше. В этот вечер в ресторане мало посетителей, почти нет машин на улице. Все как будто подстроено нарочно — через неделю Рождество, и наш неудачный любовный ужин выглядит еще более нелепым накануне этого большого семейного праздника. Надо хоть как-то избежать неприличия, хоть что-то спасти, это же святотатство — встретиться на пороге великого христианского праздника, и еще большее неприличие — встретиться просто так. Не хватает только, чтобы мы заговорили, что надо заняться любовью, переспать. Впрочем, кроме дюжины улиток, которых каждый из нас поглотил, ничто уже не мешает нам сблизиться, все условности соблюдены. Я всегда замечал, что к инициативе с моей стороны часто относятся плохо — если это исходит от меня, то чаще всего ни к чему не приводит. На этот раз она берет мою руку движением, пришедшим издалека, из изгиба реки Луары, из Сансера, из тех вод. На минуту, как в свете вспышки, я ощущаю себя негодяем, подпоившим женщину, чтобы сорвать у нее улыбку. Не знаю, что думать о себе, еще меньше — что думать о ней, и надо признаться, что я порядочно выпил. Я смотрю на свою руку в ее руке — она как хомячок в руке маленькой девочки, и я не знаю, что она там делает. В душевном порыве, полууставшая, полуотчаявшаяся, она берет мою руку и проводит ею по своему лицу, как будто это ее рука. Я вижу в этом полное фиаско, сигнал того, что парусник вот-вот разобьется, что ему нужно куда-то прибиться на ночь, а я здесь, и я случайно живу поблизости, значит, можно туда пойти, там свет, но его как раз и не надо зажигать, и можно найти забытье, чтобы все смешалось, чтобы забыть ужасное разочарование, что встреча не состоялась…
Мы отдаемся друг другу, даже не раздевшись полностью, в темноте мы не видим друг друга, мы снова погружаемся в те образы, которые возникли из наших слов, и желание возникает из безумной надежды, которую мы в них вкладывали; мы отдаемся друг другу порывисто, мы крутим друг друга, кусаем, набрасываемся, как на еду после слишком долгой диеты, — это реванш побежденных, мы позволяем себе все, нимало не заботясь о том, как мы это делаем; иногда мы причиняем друг другу боль, пробуя все — от изощренных положений до самых простых; мы не боимся разочаровать — да, это так, в этот вечер мы позволяем себе все, не дарим себе то благо, которое не смогли обрести, в конце концов, жизнь надо взять как реванш, украсть, как победу. Будущее покажет, какими окажутся наши следующие послания, и даже если с завтрашнего дня мы больше не будем писать друг другу, накопленные в течение многих недель слова привели к этому слиянию тел — письма послужили нам для того, чтобы провести вечер, уничтожив всяческую поэзию. Посмотрим. А теперь она уснула, она спит, а я еле сдерживаю желание встать, включить компьютер и написать ей, рассказать обо всем, о нас, спросить, что она об этом думает. У меня желание отправить ей письмо, хотя бы для того, чтобы получить ответ, по крайней мере, ждать его. Мне этого не хватает. Мне не хватает этого ожидания. Да, я сейчас отправлю ей письмо. Мне недостает этого — писать ей, ждать ответа, постоянно проверять почту, мне не хватает маленькой иконки: новые поступления, мне так не хватает моей вечерней записочки. Выходит, любить друг друга — это больше друг другу не писать.
И я отправляю ей небольшое письмо.
