Ну что я плету? Что плету? Я вся изолгалась, я, кажется, никогда в жизни столько не врала – во всяком случае, подряд. У меня такое чувство, будто меня с ног до головы вываляли в грязи, столько лжи я уже наплела вокруг себя. Я совершенно не понимаю, как можно выбраться из той хитроумной ловушки, в которую я попала. Как бы мне хотелось все тебе рассказать и посоветоваться. Но именно тебе-то как раз и нельзя ничего рассказать, потому что ты, собственно, и есть эта ловушка. И никому другому тоже, ни одной душе.
Непонятно, да? Я знаю, что непонятно, но в том-то и дело, что я не могу ничего объяснить. Я боюсь, что я пишу очередное письмо, которое нельзя отправлять. Тогда я хоть на бумаге поделюсь с тобой своими жуткими проблемами, которыми я не могу поделиться ни с кем. А потом порву это письмо на мелкие клочки, а клочки для верности сожгу – ведь, не дай Бог, кто-нибудь не то что проведает, но даже заподозрит!
Но никто, конечно, ничего не подозревает, потому что я не вру никому, кроме тебя. Остальным я не вру, я их обманываю, что вовсе не одно и то же, а гораздо хуже, потому что этот обман – большой, он куда страшней моего мелкого вранья тебе. Я не знаю, как быть – все вышло так неожиданно! Понимаешь, когда они оформляли мой допуск к этой сверхсекретной работе, я их вовсе не обманывала, моя совесть была совершенно чиста. Я не знала тебя, не любила тебя и не подозревала, что когда-нибудь тебя встречу и полюблю.
Черт его знает, может надо было доложить им о нашем романе – и пусть они сами решают, выгонять меня или нет? Но кто же докладывает о таких вещах?
Я и сейчас могла бы спастись от вечных мук совести, если бы отказалась от встречи с тобой. Я, кажется, даже отказывалась где-то в начале письма. Но раз я его не отправлю, этот отказ пока не в счет. Пока не в счет. Сперва надо его обдумать.
Что с нами случилось? Ничего особенного – простое невезение, злое стечение обстоятельств, которое надо переждать, как плохую погоду. Так, может, переждем?
Но в том-то и ужас, что я не могу ждать, не могу отложить нашу встречу. Не могу и все! Увы, я достигла того возраста, когда уже опасно полагаться на будущее. А вдруг ты передумаешь? А вдруг ты за это время встретишь другую – лучше и моложе меня? Таких ведь много, их гораздо больше, чем мне бы хотелось. Когда я о них думаю, я вообще не понимаю, что ты во мне нашел. При мысли о них я готова на все, только бы почувствовать твои руки на своих плечах, твое дыхание в ямочке на шее, куда ты так любил меня целовать.
Мне ничего не остается, как порвать это письмо, сжечь обрывки и написать тебе другое – трезвое, разумное, деловое, с точным адресом той библиотеки, в секретном архиве которой мне позволили работать.
Ну вот, еще одна ложь, не слишком, впрочем, большая – так, полуложь-полуправда. Ну и пусть ложь, так что? Ведь главное, решение принято! Теперь надо скорей написать, отправить и закрыть себе путь к отступлению. На душе у меня стало легко и спокойно, меня даже не тревожит мысль о том, что я разглашаю государственную тайну.
Письмо 19-е (отправленное)
Что ж, чудно, миленький, чудно. Давай встретимся в Европе. В этом даже есть что-то романтическое – отели, опасности, музыка в ресторане.
С 7 июля я буду в Англии, в крошечном городке Дерривог в Северном Уэльсе неподалеку от Честера. Там все знают библиотеку-пансион. Ее называют так потому, что при ней есть некое подобие отеля, где приезжающим ученым сдают комнату с полным пансионом. Кстати, говорят, что там не слишком комфортабельно, зато довольно дорого – наверно, для компенсации. Но ты можешь поселиться в каком-нибудь не столь ученом пансионе по соседству, наверно, там дешевле.
Я прошу тебя ничем не выдать, что мы были до этого знакомы, так будет лучше и тебе, и мне. Я уверена, что у тамошних благочестивых стен есть не только уши, но и глаза.
До встречи, любимый, до встречи. Теперь у меня есть занятие на целый месяц – считать дни, часы, минуты и секунды.
Твоя К.
Ури
Самолет тряхнуло, и Ури открыл глаза. За овальным окошком скользили перистые облака, косо освещенные заходящим солнцем. Судя по положению солнца, самолет летел на запад, что совпадало с направлением на аэропорт назначения, указанный в билете. Ури прильнул к прохладному стеклу иллюминатора, стараясь разглядеть медленно кружащуюся под крылом землю. Где-то под ними сейчас должен промелькнуть замок Инге, но вряд ли удастся различить его среди темной зелени леса, подернутого прозрачной дымкой теплого летнего воздуха. Лес смотрелся с высоты, как скопление водорослей на дне океана. Океан этот был спокоен и недвижен, однако от чего-то забытого прескверно саднило под ложечкой, и нужно было срочно вспомнить, от чего. Ури поспешно перелистнул страницы предотлетных впечатлений и по тягостному толчку в сердце определил причину тревоги – мать!
«Сообщение о том, что представлять Израиль на этих секретных переговорах будет его мать, Ури преподнесли в последнюю минуту перед отлетом вместе с новеньким паспортом на имя гражданина Германской Федеративной Республики Ульриха Рунге. Раз в переговорах будет участвовать мать, значит, речь там будет идти о воде. А за проблемой воды скрывается, конечно, неоглядный мир политических интриг. Именно поэтому во время долгих предварительных бесед Ури и не сказали о предстоящей ему встрече с матерью, – чтобы он раньше времени не пришел к заключению о воде. И не успел проболтаться Инге.
Что ж, пожалуй, так оно и лучше. А то бы Инге обязательно у него это выпытала. Ведь она так убивалась, так убивалась, что он уезжает от нее неведомо насколько, неведомо куда. И конечно, рассказ о его возможной трогательной встрече с ничего не подозревающей мамочкой мог бы слегка ее утешить и отвлечь от фантазий о тех бесчисленных опасностях и соблазнах, которые поджидали его в разлуке с ней. Уж что-что, а выпытывать Инге умела! Стоило ему вернуться из университета с крошечным секретом на задворках сознания, она каким-то седьмым чувством этот секрет тут же распознавала и начинала его выуживать. Иногда Ури и сам не знал, в чем его секрет состоит, он просто маялся неким невнятным дискомфортом, но Инге всегда умудрялась отыскать занозу и извлечь ее из его душевного тайника.
По всей видимости, прежде, чем предложить Ури взяться за это дело, ребята из Шин Бета отлично разведали подробности его жизни с Инге и решили, что чем меньше он будет знать, тем лучше. И он до последнего дня ничего и не знал, кроме того, что задание ему предстоит тайное и большой государственной важности. Лично для него это был удобный вариант прохождения резервной службы на ближайшие три года вперед плюс вполне приличный дополнительный заработок, что, вообще-то говоря, было за пределами всех принятых норм прохождения резервной службы. Но, похоже, и задание было тоже за пределами всех принятых норм.
О том, что он летит в Лондон, ему сообщили тоже только при вручении паспорта, строго-настрого оговорив заранее, что Инге не поедет провожать его в аэропорт. Запрет проводить его почему-то особенно уязвил Инге, как будто поспешный поцелуй в многолюдной очереди перед паспортным контролем мог хоть как-то смягчить для нее горечь разлуки.
