Кошка все прикончила и замяукала, прося еще. Мяуканье было тонкое, писклявое.
– Прям как булавки втыкает, – сказал Дункан.
– Какие булавки?
– Ощущение, что меня насквозь прокалывают.
Мистер Манди не понял. Потрепал кошку по голове.
– Ой, смотри, раздерет она тебя, когда терпение кончится. Правда, Киса?
На десерт был кекс; едва с ним справились, мистер Манди и Дункан встали, чтобы убрать со стола. Вив сидела скованно, наблюдая, как они носят посуду; вскоре оба скрылись в кухне, оставив ее одну. Тяжелые двери звуков не пропускали; в комнате было тихо и невероятно душно, шипели газовые лампы, в углу размеренно тикали высокие напольные часы. Они шли натужно, словно их внутренности закостенели, как суставы мистера Манди, либо их тоже угнетала старомодная атмосфера дома. Вив сверила большие часы с наручными. Без двадцати восемь... Как медленно здесь тянется время. Совсем как на службе. Вот ведь несправедливость! А когда не нужно – летит без оглядки.
Нынче все же появилось развлечение. Мистер Манди уселся в кресло у камина, что всегда делал после ужина, а Дункан попросил, чтобы Вив его подстригла. Они ушли в кухню. Дункан расстелил на полу газету, в центре поставил стул. Налил в миску теплой воды, за воротник рубашки заткнул полотенце.
Вив окунула в воду расческу, смочила брату волосы и начала стричь. Ножницы были старые, портняжные; бог ведает, зачем они сдались мистеру Манди. Возможно, он сам себя обшивал, с него станет. Под ногами хрустела газета.
– Не слишком коротко, – попросил Дункан, прислушиваясь к щелканью ножниц.
Вив повернула его голову:
– Сиди спокойно.
– В прошлый раз ты обкорнала.
– Стригу как умею. Может, ты не знаешь, но существует такая вещь, как парикмахерская.
– Не люблю парикмахерских. Всегда кажется, что из меня нарубят начинку для пирога.[6]
– Не дури. На кой ты им.
– Думаешь, из меня выйдет невкусный пирог?
– В тебе мало мяса.
– На сэндвич-то сгожусь. Или меня можно закатать в банку. А потом... – Дункан повернулся и озорно стрельнул глазом.
Вив снова выпрямила ему голову:
– Криво же получится.
– Пускай, любоваться некому. Разве что Лену с фабрики. У меня обожателей нет. Я не ты...
– Заткнись, а?
Дункан рассмеялся.
– Дядя Хорас не слышит. Да ему все равно. Его это не тревожит.
Вив перестала стричь и уперла концы ножниц брату в плечо.
– Ты не проболтался, Дункан?
– Нет, конечно.
– Не вздумай!
– Зуб даю. – Дункан лизнул палец, чиркнул себя по груди и с улыбкой воззрился на сестру.
Вив не улыбалась.
– Этим не шутят.
– Раз этим не шутят, почему ты это делаешь?
– Если папа узнает...
– Вечно ты думаешь о папе.
– Кто-то должен о нем думать.
– У тебя своя жизнь, разве нет?
– Думаешь? Порой я сомневаюсь.
Вив стригла молча – не успокоившись, не выговорившись; ей даже хотелось, чтобы брат и дальше ее поддразнивал, ибо кроме него поделиться было не с кем, он – единственный, кому она рассказала... Но момент был упущен; Дункан отвлекся – наклонив голову, разглядывал влажные темные прядки на газете под стулом. Они падали завитками, но, высыхая, разваливались на пушистые волоски. Дункан поморщился.
– Вот ведь странно, – сказал он. – На голове волосы смотрятся так красиво, но становятся мерзкими, едва их отрежут. Ты должна взять локон, Ви, и носить в медальоне. Вот как поступила бы примерная сестра.
Вив опять выпрямила его голову, уже не так ласково.
– Сейчас устрою тебе примерную сестру, если не угомонишься.
Дункан дурашливо заныл:
– Ой, мне устроили примерную сестру!
Оба рассмеялись. Стрижка закончилась, Дункан отодвинул стул и открыл дверь черного хода. Вив достала сигареты; они вдвоем сидели на крыльце, глазели на улицу, курили и болтали. Дункан рассказал о визите к мистеру Леонарду, об автобусных пересадках и всяких маленьких приключениях... Небо походило на воду, в которую вылили чернила: расползалась темнота, одна за другой появлялись звезды. Почти новая луна красовалась стройным идеальным полумесяцем. Пришла кошка, позаплеталась вокруг ног, а затем повалилась навзничь и стала кататься, вновь придя в исступленный восторг.
Из гостиной выбрался мистер Манди – наверное, через окно услышал смех и решил посмотреть, чем они заняты.
– Ну вот! – сказал он, взглянув на голову Дункана. – Все лучше, чем после стрижки у мистера Суита.
Дункан поднялся и стал прибирать в кухне. Состриженные волосы завернул в газету.
– Мистер Суит любил прищипнуть ножницами, просто для забавы. – Дункан потер шею. – Говорят, он кому-то ухо отстриг.
– Болтовня, – умиротворенно возразил мистер Манди. – Тюремная байка и больше ничего.
– Говорю что слышал.
Пару минут они препирались; Вив показалось, что это делается нарочно – оба выставляются, потому что она здесь. Ну зачем мистер Манди притащился?! Даже на минуту не оставит Дункана. Так было хорошо сидеть на крылечке и смотреть на темнеющее небо. Но вся эта пустопорожняя болтовня о тюрьме нестерпима, аж зубы сводит. Нежное чувство близости с братом, которое жило еще мгновенье назад, сникало. Вспомнился отец. Вив поймала себя на том, что мысли обретают его голос. Дункан легко шастал по кухне, а Вив смотрела на его опрятную темную голову, тонкую шею, по-девичьи миловидное лицо и с горечью говорила себе: «Заставил нас через такое пройти, а ему хоть бы хны!»
Она ушла в гостиную и в одиночестве докурила сигарету.
Без толку ломать над этим голову. Только вся изведешься, как извелся отец. Других забот хватает. Дункан заварил еще чаю, послушали радиопередачу, и в четверть десятого Вив стала собираться. Каждый раз она уходила в одно и то же время. Дункан и мистер Манди стояли в дверях, как старая супружеская пара.
– Может, брату проводить вас до станции? – неизменно спрашивал мистер Манди, а Дункан, не давая ответить, бесцеремонно встревал:
– Сама дойдет. Правда, Вив?
Но сегодня он поцеловал ее в ответ, словно догадавшись, что она раздражена.
– Спасибо за стрижку, – тихо сказал Дункан. – И за ветчину. Я просто тебя дразнил.
