– А что такое духовная месть?
– Это когда воин посвящает себя какому-то божеству, и оно то посвящение приняло. Тогда бог или богиня за своего воина могут отомстить, проклятие наслать или наложить, еще что-нибудь…
– Здорово! Вот бы посмотреть!
– На что посмотреть?
– Ну… как это все действует… защита, проклятия…
– Ха! Да проще простого! Ох уж эти людишки… Под собственным носом ничего не видят. Твой Мусиль – он как в смысле единоборств, мастер?
– Как это?
– Гм… Мусиль, твой хозяин – он силач? Смельчак? Умеет драться?
– Нет, он наоборот, всего боится.
– Всего боится? Хм… Поспешно судишь. Тем не менее – в чем-то ты прав. И все вы в трактире – тоже не бойцы, ни Лунь, ни Мошка, ни этот…
– Уму, он немой.
– Я заметил. Трактир ваш на отшибе стоит, день конного шага от города; жратвы в нем, вина, скотины полно, и денежки наверняка у трактирщика водятся; при этом защиты никакой нет, если не считать старого да малого, слепого да немого, слабого да трусливого. Но трактир живет себе, и лихие люди на него годами не нападают. Почему так?
– Не знаю. Да, при мне никто ни разу не нападал с разбоем, но Мусиль рассказывал, что было дело… Только до меня еще…
– А ты там сколько?
– Не помню. Меня маленького привели, Мусиль говорит, что родители отдали на воспитание.
– Врет наверняка. Одним словом, нападать-то нападают и на придорожные трактиры, потому как ублюдков, сумасшедших и отчаянных во все времена хватает, но напавший на придорожный трактир очень рискует! Тем более, когда трактир стоит на имперском тракте. Во-первых, имперская дорожная стража ловит и казнит таких на месте, не доводя дело до суда и тюрьмы, во-вторых окрестные землевладельцы, бароны там, иные прочие, на чьей земле трактир стоит, очень не любят, когда разоряют тех, кто им платит. Ты знаешь, что имперские дороги, чьи бы владения ни пересекали, принадлежат только и исключительно Империи? Вот, имей в виду.. А земли по сторонам дорог – кому какие, смотря где… Поскольку бароны, графы и просто помещики хорошо знают местность и людей, они могут найти преступников еще быстрее имперской стражи и тоже казнят без проволочек. В третьих, богиня дорог Луа заботится обо всех странниках, должна заботиться, по крайней мере, но пуще прочих привечает смирных, кто не чинит препятствий тем, кому она покровительствует, и щедрых. А теперь представь, что шел странник, шел целый день, язык высунув. «Сейчас, – думает, – отдохну!». Бац! А вместо трактира руины и дерьмо… Луа такое не по нраву, уж она позаботится о неприятностях для разорителей. Если, конечно, содержатель не обделял ее жертвами.
– Нет, Мусиль каждый месяц в святилище дары носит, я с ним ходил. Всем подносит, никого не забывает.
– А я что говорю! Плати в срок и будь спок. Да те же нафы не любят, когда колодцы пересыхают, а если трактир прекратил существование, то колодец неминуемо пропадет, пересохнет… Нафы же по ночам – грозная сила. И крестьяне в округе, и офени, кто туда-сюда с товаром бродит, и… Короче, все враги разбойникам, тем, кто нападает на трактиры в пустынной местности. Да и сами трактирщики, люди рассказывают, с ядами знаются, чтобы, если что, подсыпать в еду или питье… Между прочим, и их иногда казнят за разбой, когда вскрывается, что они на беспечных постояльцев злоумышляли, всякое в этом мире бывает.
– Да, точно! Мусиль хвалился, что сумеет ядом защититься. Но он не разбойничал. И на нас никто не нападал.
– Вот видишь! И люди, и боги готовы наложить дополнительные проклятия и немедленные кары на разбойников с большой дороги, не признающих святость трактирной стойки, и эта готовность в значительной степени служит трактирам защитой. Но если шайка большая, а сами разбойники сильны и отважны – месть богов и людей иногда откладывается на целые годы. Редко, но случается и такое.
Так что и клановая спайка, и посвященность богам, и кровные узы… Они все невидимы, эти узы, на кольчугу и волшебную палочку не похожи, но – действуют. И моя черная рубашка в обычной жизни, по без войны, такова же. Лихие люди смотрят на меня из кустов, вот как сейчас… И колеблются, несмотря на численный перевес: нападать, не нападать… Черную рубашку ведь на испуг не возьмешь…
Воин вдруг выхватил из-за спины меч и прыгнул в заросли папоротника. Шурх, шурх! – и уже скрылся с головой в высоченных травах, даже шапки не видать. Лин за эти дни успел выучить закон дороги: ни с места, только шею вытянул да покрепче в уздечку вцепился… Ничего не видать, вроде бы возня какая или стоны, из-за ветра, да Сивкиного фырчанья мало что слышно… Ну, стой же смирно, Сивка! И опять заколыхались папоротники, это вернулся на дорогу воин. Левой рукой он отбросил буро-зеленый пучок травы, правую завел за спину и не глядя, но точно вбросил меч в ножны… Обернулся, прежде чем ухватиться за повод, и сплюнул в сторону зарослей.
– Фу-ух, пылищи по кустам!.. Но чтобы к черной рубашке было уважение, каждый носящий ее должен помнить о своей чести и о безопасности своих товарищей, то есть: никогда не трусить, всегда быть готовым к драке и всегда наказывать попытки к неуважению. Даже если его отвага и подвиги кажутся бесполезными, они имеют глубокий смысл: ты прокладываешь путь! Ты ввязался, предположим, в неравную схватку, вместо того чтобы бежать, и погиб в ней, прихватив с собою в ад четверых противников из сорока. Но остальные тридцать шесть уже с меньшим пылом нападут на такую же черную рубашку, а оставшиеся тридцать два – еще с меньшим, попадись им следующий… Когда их останется двадцать – они уже обойдут встречного воина стороной, или приветливо с ним раскланяются до того, как он выхватит меч да секиру и пойдет в атаку. Но чтобы так было, все мы должны быть готовы положить свои головы за пустяк: за косой взгляд или презрительную улыбку в наш адрес. Тогда и мне будет безопаснее путешествовать по дорогам, благодаря тем, кто шел по ней раньше, и тем, кто после меня пойдет, благодаря мне. Это называется честь и доблесть. Понял? И однако, сказанное мною ни в коем случае не отменяет осторожность, осмотрительность, рассудительность и умение быть хитрым.
– А я тоже хочу быть воином!
– Да ты что?
– Да, и носить черную рубашку!
– Так ты молодец тогда. Но если хочешь именно черную, а не желтую – выпусти Гвоздика на землю, видишь, просится.
Лин согласно кивнул, он только что сам собирался это сделать.
– Нет, погоди, Лин… Давай пройдем еще шагов двести-триста, вон туда, там и опушка подходящая. Отдохнем и перекусим. А Гвоздика выпустим загодя, шагов за сто, пусть приучается бегать. Опять же запахи свои оставит подальше от привала…
Зиэль был опытный и запасливый путешественник: не оказалось постоялого двора на ожидаемом месте – У Зиэля вода в бурдюке, сухари и вяленое мясо двух видов. Напоролся Лин на ядовитые колючки – воин тотчас склянку достал, помазал ногу чем-то липким и пахучим… И прошло. Ночь их застала в дороге – Зиэль чирк, чирк ножичком по кремню – вот уже и костерчик, и отвар в котелке… Где бы ни останавливались путешественники – непременно ручеек неподалеку, или пруд, или, на худой конец, не затхлая лужа.
