А теперь мне осталось совсем немного. Я оглядываюсь вокруг. Бедность и нищета. И пахнет грязными тряпками и мышами. И нагаром — мы с Люськой жгли свечку. Мы воткнули ее в пустую бутылку, по-русски. Одеваюсь. Накидываю на себя старое штопанное пальто — его мне когда-то в России, давно, купила в подарок мама. Обматываю шею траченным молью шарфом. Мажу губы дешевой коричневой помадой. Тру щеки обшлагом, чтобы были румянее. В Париже февраль, в Париже метель, как в Москве. Смотрюсь в зеркало. Пусть одежка плохая, все равно я красива и молода. Я еще красива и еще молода. Мне еще повезет. У меня нет другого выхода.
Входов много, а выход всегда только один. Или его нет вообще.
Аккуратно складываю листы романа в стопочку. Завтра я отнесу его мадам Мари и попрощаюсь с ней. Я выполнила свою работу, мне заплатили за нее. Все. Пусть берет и делает с ним, что хочет.
Я постараюсь как можно скорее забыть о нем.
Вообще забыть о том, что я могу писать. Что я русская. Что я бедная.
Мне надо помнить одно: начинается моя новая жизнь. Какой она будет, я не знаю.
Заканчиваю писать это предисловие. Выключаю лампу. Завязываю шнурки башмаков. Иду к двери. Закрываю за собой дверь.
Возвращаюсь, чтобы дописать это.
Вот это: СПАСИБО ТЕБЕ, МАДЛЕН.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ
— Стреляй! Стреляй в нее, граф!
— Барон, взводи курок! Не промажь!..
— Остановитесь!.. Не стреляйте!.. Не стреляйте!.. Не стре…
Она бежала, задыхаясь, босая, по колючему снегу зимнего парка. Ее золотая кудрявая голова фонарем горела в синей февральской ночи. Она бежала полуголая, в белье, и ее горячие ступни прожигали лиловый снег. Боже, как холодно в этом мире. Боже, возьми меня к себе.
Ряженые в масках высыпали в парк. Люди толпились около мраморных лестниц, спускающихся от балконов прямо в сугробы. В ледяном воздухе ярко пылали факелы. Сквозь слюдяно блестевшие оконные стекла просвечивали жарко горящие многоярусные люстры. Люди, переодетые колдунами, чертями, призраками, разбойниками, солдатами, волками, тиграми, медведями, бросались за ней. Догнать. Изловить. Спасти? Или убить?
Глаза женщин, их радужки и жемчужные белки сумасшедше блестели сквозь прорези масок. Она бежала. Тьма сгущалась, и огни дрожали среди деревьев.
И внезапно пошла шагом, как усталая лошадь. И остановилась. Обернулась к тем, кто целился в нее.
— Ну! — крикнула.
Крик разнесся на весь парк. Потонул в накатывающей с зенита черной ночи.
Два выстрела раздались одновременно.
На ее груди и животе стали медленно расползаться красные пятна, красными глазами смерти глядя сквозь тонкое кружевное белье.
Она медленно и сонно оседала в сияющий в свете факелов снег, искрящийся синим, голубым, алмазным, фиолетовым, красным, изумрудным, розовым, золотым.
— Снег, — выдохнула она зачарованно. — Всюду снег. Я ложусь в снег. Он меня заметет. А я так хотела быть Царицей. Вот они, мои скипетр и держава. В крепко сцепленных… костях…
Она упала в снег навзничь, на спину, будто для любви, для объятий, раскинув руки, уставив неподвижную голубизну глаз в бездонье звездного неба.
Двое, стрелявшие в нее, медленно подошли к ней. Снег хрустел под их сапогами.
— А гляди-ка, — хрипло выдавил один из них, высокий и худой Арлекин в клетчатом трико. — У нее побрякушка прицеплена к волосам. Скоморошка чертова. Сорока. Блестящее любила. Что это?!
Они наклонились оба. Всмотрелись. Другой, крепкий, бородатый, с широкими плечами, в венецианской бауте, осторожно тронул мертвые волосы рукой.
— Царская корона, — издевательски процедил. — Только крошечная. Как для куклы. Да она и была кукла. Марионетка. Мы ведь ею управляли, граф. Дергали за ниточки. Вот… дернули в последний раз. Финал! Ваш выход! Давно пора было убрать ее.
Граф молчал. Угол его рта дрожал.
Он смертельно хотел закурить.
Это неподвижное красивое тело раздражало его. Он обнимал его, целовал. Мял. Кусал. Крутил. Вертел. Любил. Любил как мог. А потом ненавидел.
Ненавидел?!
Он рухнул на колени в снег рядом с ней и спрятал дергающуюся голову в красные на морозе ладони, будто пил из горсти и не мог напиться.
А из дворца, щедро освещенного свечами, лампами, факелами, люстрами, светильниками, огнями в тяжелых медных шандалах, лилась, вихрясь и бешенствуя, сверкающая веселая музыка, и она говорила всем, кто вырядился лисой, зайцем, драконом, китайским императором: вот жизнь, а вот смерть, танцуйте, танцуйте, милые, кружитесь в вальсе, в кадрили, в мазурке, выступайте, как павы, в смешном полонезе, ломайтесь и кривляйтесь в шимми и буги-вуги, станцуйте со своей смертью, вы же еще живые, ну, еще шажок, еще па, еще коленце, еще фуэте, так весело вертеться в наслажденье и безумье, так сон похож на явь, и нет у них границы. А эта, убитая?.. — да поделом ей, это же была просто шлюха, просто неудачница-куртизанка из чужой страны, и так и не научилась она чисто говорить на нашем языке. Слова ломала. Жизни корежила. Сколько на ее счету убитых душ?!.. кто считал… Вот она лежит. А, да это просто сучонка мадам Лу с Гранд-Катрин! Я знаю ее. Она за нами шпионила. Кто подберет тело? Унесите ее. Заверните в простыню. Что там у нее с затылка в снег свалилось?.. Бирюлька. А вдруг заколдованная?.. Вы всерьез верите в колдовство, герцог?.. А вы дорого покупали ее тело?.. Да нет, не особенно. Когда-то она стоила всего пять монет и одну большую красную рыбу. Она очень любила красную рыбу. Кету. Горбушу. И обязательно с икрой. Требовала, чтобы с икрой. Она изумительно раздвигала ноги. Как жареная курица. Едали мы таких курочек. Хочешь поглядеть, как она лежит на снегу? Холодная уже. Где вы ее похороните?.. Может… утопить ее в пруду?.. Ах, какой веселый карнавал, мамочка!.. А эту белокурую девушку убили понарошку?..
Ну конечно, понарошку, душечка. Кто это сейчас, в наше время, на таком чудесном празднике, убивает по-настоящему. Сейчас уже подадут десерт. Столы во дворце накрыты. Вон лакеи мороженое несут. Инжир. Курагу. Ты любишь курагу? Люблю. А почему она… не шевелится?.. Так ряженая же. Играть мертвую так играть. Чтобы никто не догадался.
Эй, ты! Пнуть носком сапога в бок. Пощекотать концом трости нательный крестик между ключиц. Слишком хорошо играешь роль! Классная козочка! Кончай ночевать на снегу! Иди, дуй шампанское! Хлобыщи до умопомрачения! Гуляем на все! Герцог обливает нас шампанским задарма, как золотым дождем! Упейся! Из горла! Вот это карнавал! Карнавал карнавалов! А ты… разлеглась тут, как тюлениха на лежбище! Брось ломать комедию! Вставай! Вставай! Вставай! Эй, ты, вста…
Она лежала не шевелясь.
Ее ярко-желтые крутые кудри перебирал мягкими пальцами надменный, ледяной февральский ветер, налетающий с зимнего залива, куда впадала Зеленоглазая река. Море затаилось рядом.
