— Ну, и как там все прошло у твоего отца?
— Очень хорошо — ответила Франсуаза. — Много говорили о тебе.
— Правда?
— Да. Ты даже приглашен на следующий раз.
Николя и бровью не повел, вероятно, взяв за правило ничему не удивляться.
— Буду счастлив познакомиться с твоим отцом и мачехой, — важно и в то же время с иронией произнес он.
Франсуазу восхищала эта смесь сарказма и достоинства. Откуда у него такая непринужденная манера держаться? Уж, конечно, не из Тулузы, где его воспитывала мать. До знакомства с Николя Франсуазе никогда и в голову бы не пришло, что даже в красной тенниске и в вытянутых на коленях бежевых вельветовых брюках можно казаться элегантным. Николя пригубил вина, откусил кусочек печенья и, заглянув под стол, стал внимательно рассматривать ботинки Даниэля.
— Тебе что, нравятся узорчатые носы? — спросил он, выпрямляясь.
— Ну, не знаю, такие сейчас носят, — ответил Даниэль.
— Это уже вышло из моды, — категорично заявил Николя.
— Да?
— Да. Вот как только получу у Брекошона свои «бешеные» деньги, куплю себе настоящие английские сапоги с серебряными застежками.
После этой тирады Николя поднялся и включил проигрыватель. Волнующий женский голос, усиленный во множество раз, сотряс стены комнаты. Ритм был очень быстрый, певица как будто всхлипывала в такт гитаре.
— Откуда эта пластинка? — удивилась Франсуаза.
— Я взял ее у Брекошона, — объяснил Николя.
— То есть как это взял?
— Очень просто. Он потом вычтет из моей зарплаты. Правда, высший класс? Только вот проигрыватель у тебя — барахло. Ну, ничего, в следующем месяце я куплю получше.
— А какую машину ты выберешь? — насмешливо спросил Александр.
— Естественно, «феррари», — без тени улыбки ответил Николя, — спортивное купе красного цвета с пятью скоростями. Предельная скорость — 270 километров в час!
При этих словах Николя сделал быстрый поворот на месте. Все его тело задвигалось, словно под воздействием электрического тока. Ноги болтались, как на шарнирах, руки были раскинуты в стороны, живот ходил ходуном. Казалось, он придумывает танец прямо в эту минуту, на глазах у всех, и что вовсе не музыка диктует ему свой ритм, а он заставляет мелодию следовать за собой. Даниэлю тоже захотелось исполнить нечто подобное. Он вышел на середину комнаты и, не спуская глаз с ног Николя, начал неуклюже подпрыгивать. В отличие от своего взлохмаченного, хохочущего и вездесущего визави он выглядел угловатым и неловким. Дани тоже встала — мелодия ей очень нравилась, и она больше не могла противиться искушению. Мелкими осторожными шажками она переступала по комнате. Раскачиваясь из стороны в сторону на своих тонких ножках, с животом, похожим на бочонок, Даниэла ничуть не смущалась. «Она не понимает, что выглядит смешно, и в этом ее очарование», — подумала Франсуаза и ободряюще улыбнулась Дани. Пластинка кончилась. Николя поставил другую.
— Эта еще лучше! — объявил он и тут же опять принялся танцевать. Его неподвижный взгляд был устремлен вперед, рот приоткрыт.
— Покажи, как ты это делаешь, — попросила Дани. — Три шага влево, один назад?
— Точно, — подтвердил Николя, — потом прыжок на месте, и все сначала, но во вращении…
— А у меня получается? — поинтересовался Даниэль, красный от натуги.
Он очень старался, но выходило у него плохо.
— Смотри, не провались на нижний этаж! — смеясь, предупредил Николя.
Какое-то время Франсуаза наблюдала, как каждый из них исступленно беснуется в своем углу, а потом, отбросив сомнения, присоединилась к танцующим. Ноги сами вытолкнули ее на середину комнаты. Николя подал Франсуазе руку, чтобы ей было легче освоить движения.
Сидя со стаканом вина и отбивая пальцами такт по краю стола, Александр с удовольствием наблюдал за царившей вокруг веселой суматохой. Ему казалось, что он находится на школьном дворе во время переменки. Франсуаза и Николя принадлежали к одному поколению. Тесно прижавшись друг к другу, рука в руке, они легко выделывали ногами странные па. Их плечи сотрясались, головы ритмично раскачивались, а в глазах одинаково сверкали искорки радости. Александр сделал глоток вина, только теперь распробовав его терпкий вкус. Музыка, бестолковая и оглушительная, грохотала во всю мощь. Александра посетила нелепая мысль. А ведь настоящая-то пара — это не он и Франсуаза, а Франсуаза и Николя. Он представил себе, как они занимаются любовью. Тайком. А может, у него на глазах. Почему бы и нет? Эта воображаемая сцена придала особую остроту его чувствам. Подумать только, Филипп был взбешен, узнав, что Кароль наставляет ему рога с его собственным сыном. Вот идиот! На его месте Александр выжал бы из этой ситуации максимум удовольствия. Ведь для настоящего мужчины только это и имеет значение, остальное не в счет. Франсуаза, запыхавшись, рухнула на стул рядом с мужем, ее щеки пылали, прядь волос прилипла ко лбу. Александру показалось, что в ней появилось нечто такое, чего он раньше не замечал.
Монография о Второй мировой войне, которую Филипп поначалу взялся читать с большим интересом, вдруг в одночасье наскучила ему. Сидя на кровати и пробегая глазами страницы убористого текста, он размышлял о прошлом, о том, как быстро мирная жизнь восстала из руин. Живительная способность человечества зализывать свои душевные раны была сродни чуду. Целая пропасть пролегла между теми, кто пережил войну, и молодежью, узнающей о ней из учебников. Славные имена, трагические даты, уже почти канувшие в Лету… Все чаще Филипп отрывался от книги и останавливал свой взгляд на двери, будто ждал, что она вот-вот откроется. Впрочем, он не обманывал себя, понимая, что Кароль не зайдет сюда. Может быть, он ошибся, решив перебраться в комнату Жан-Марка? Но здесь все-таки лучше ночевать, чем в конторе. Нет, Кароль ни за что не рискнет появиться в этом уголке квартиры, где каждая мелочь будет мучительно напоминать ей о прошлом… Хотя все это вздор! Если бы Кароль захотела поговорить с ним с глазу на глаз, то сделала бы это где угодно. В действительности, она просто избегает встреч с ним. В его присутствии она чувствует себя неловко. В очередной раз Филипп поднял голову и прислушался. В коридоре послышалось легкое шуршание шелка. Филипп вскочил, накинул на себя халат и устремился туда. Кароль в пеньюаре персикового цвета стояла у плиты. Лицо было помятым, глаза лихорадочно блестели.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Филипп.
— Я совершенно не могу дышать, хочу выпить стакан грога.
— Я все тебе сделаю и принесу, — с готовностью предложил Филипп.
— А ты сумеешь?
— Конечно, иди ложись.
— Только не дай рому закипеть и не забудь про лимон.
Кароль ушла, Филипп остался один среди сверкающего кафеля кухни. Колдуя над грогом, он понимал, что смешон с этой кастрюлькой в руках. Пять минут спустя Филипп осторожно входил в спальню, неся на блюдце стакан, полный ароматной обжигающей жидкости. Кароль полусидела на кровати, опершись спиной на подушки и накинув на плечи ночную кофточку из белой шерсти; у носа она держала платок. Филипп присел рядом на колонку музыкального центра и смотрел, как она пьет. Грог был чересчур горячим, и Кароль едва не подавилась двумя таблетками аспирина. У нее на глазах выступили слезы. Как давно у Филиппа не было повода пожалеть ее. Теперь, обессиленная болезнью, она казалась ему еще более соблазнительной. Как бы он хотел прижать Кароль к себе, чтобы кожей ощутить жар ее тела. Она передала ему пустой стакан и закашлялась, прикрывая рот платком.
