Лика слушала, кивала, а сама все смотрела на эти пейзажики — особенно ее поразил один.
Огромное поле, посередине — руины монастыря, и над всем этим — радуга. Она сама понять не могла, почему она выбрала именно эту картину. Что-то в ней было трогательное и в то же время — величественное. И как будто очень важным для художника со смешной фамилией было это место.
— А что теперь творится? — продолжала словоохотливая Анна Владимировна. — Это ведь чу-у-у-удо, что нам удалось сохранить наши коллекции во время всех прихватизаций! Да и сейчас продолжаем. Вы ведь слышали про ограбление Эрмитажа? Вот. Ничего святого нет у людей… А наших смотрителей все ругают в последнее время, а их надобно к святым причислить, в их честь воздвигнуть церковь, в которой, кстати, можно было бы выставлять на временных экспозициях иконы, вошедшие в музейные коллекции. Может быть, эти иконы и не соберут многотысячные очереди типа тех, которые выстраиваются сейчас у храма Христа Спасителя, где демонстрируется левая кисть Марии Магдалины, — нет, вы только подумайте, Лика?! — но для повышения уровня духовности в культурной жизни россиян такой показ икон имел бы значение, каковое трудно переоценить. Ведь сегодня практически никто в России не имеет возможности увидеть в аутентичной атмосфере все шедевры иконописи, рассредоточенные по многочисленным музеям огромной страны, объездить которые одной жизни будет маловато. С другой стороны, иконы совсем не обязательно должны находиться в храме, чтобы выполнять свое предназначение источника духовной энергии и канала связи с высшими измерениями бытия — особенно в многонациональной стране и мультикультурном обществе.
Все это Анна Владимировна выпалила на одном дыхании, пламенно устремив взгляд вдаль, точно готовилась к выступлению по телевидению, или — Лике так показалось? У нее даже взгляд стал другим — теплота исчезла, уступила место холодности и непримиримости.
Даже ямочки на щеках разгладились, Лика удивилась — значит, Анна Владимировна и такой может быть.
Она хотела ей возразить, что все-таки лучше бы иконам и ковчежцам-мощевикам пребывать там, где им положено пребывать, — в храмах, но решила в споры не вступать — ни к чему рисковать.
Они пошли дальше, поднялись по лестнице еще выше, и вот уже оно, место вожделенное, знакомый до сладости в груди закуток, где Лика так любила бывать с самого детства.
Две деревянные фигуры, охраняющие этот кусочек рая. Одна — изображает задумчивого Христа, вторая — Богородицу, застывшую в благоговейном ожидании — говорят, фигура состояла из двух частей, был еще архангел Гавриил, но — куда-то он по дороге исчез, не довезли археологи, не смогли удержать Крылатого.
У-ле-тел…
Отчего-то грустно… Впрочем, Лике вообще грустно стало — почему-то вспомнился тот пейзажик с руинами монастыря. Точно она оказалась в этих руинах — некогда величественных, хранящих дыхание лампад, запах свечей, и молитвы.
И — глаза у образов этих прекрасных, от которых дыхание захватывает. Лике бы так научиться, этой воздушности, этой глубине… Странные глаза. Обращенные в себя. Погасшие. Такие бывают у детей, страдающих аутизмом.
Рядом — парсуны. Неужели не видит Анна Владимировна, что у парсун глаза живые, не погасшие, им-то что, им в музеях нормально… А образа — они замкнулись в себе, им больно. Они для другого. Не для того, чтобы вот так просто смотрели на них…
Слова уже готовы были сорваться с языка, но Лика удержалась. В конце концов, она тут за другим. Она должна спасти то, что можно спасти. А потом, когда она сможет бывать тут часто, она будет приходить сюда и тихонечко разговаривать с ними…
Она пошла следом за Анной Владимировной, бросила прощальный взгляд на старинные иконы, и теперь они снова спускались по железной лестнице вниз.
— Ну вот — наша святая святых, — улыбнулась ей ободряюще Анна Владимировна. — Ощущаете, как пахнет сыростью? Вот так вот… В резиновых сапогах с напастью этой воевать приходилось, по колено в воде были… Так что — реставраторам нашим тяжело приходится. Ну, да справимся с Божьей помощью, правда, Лика?
Она почему-то подмигнула Лике, приобняла ее за плечи.
— Не волнуйтесь вы так, вас, право же, не съедят, — доверительно шепнула ей на ушко и похлопала ободряюще по плечу.
Они прошли по узкому коридору, где в самом деле пахло сыростью и свежей побелкой, остановились перед одной из дверей.
— Вот тут у нас хранятся «излишки».
Анна Владимировна открыла дверь.
— Наталья Александровна, вы тут? — крикнула она. — Мы к вам!
— Аюшки, — отозвался низкий грудной голос из закутка в самом конце помещения. — Да куда ж я денусь…
Скоро явилась обладательница голоса — ею оказалась высокая, худая дама с цепким пронзительным взглядом, отчасти смягченным толстыми стеклами очков.
— Вот, новенькая в реставрационный отдел, с чудесным именем Гликерия, — представила ее Анна Владимировна. — А это наша главная хранительница, Наталья Александровна Брединцева.
Наталья Александровна смотрела на Лику равнодушно, и в то же время Лике было холодно под ее взглядом. Она как будто изучала новенькую, но как насекомое в микроскопе, и Лика под ее взглядом почувствовала себя маленькой и незначительной.
Наталья Александровна уловила ее замешательство и слегка улыбнулась — одними уголками губ.
— Ну какая же главная, — отмахнулась Наталья Александровна. — Вы уж, Анна Владимировна, не пугайте девушку. Она вон как смутилась…
Лика и так чувствовала себя неуютно, а теперь была готова провалиться сквозь землю. Чтобы скрыть замешательство, начала рассматривать «излишки». Их было много. Помещение оказалось небольшим, довольно узким, поэтому иконы самых разных размеров теснились на полках, сиротливо стояли возле стен, еще пропитанных влагой.
Почему-то стало трудно дышать, закружилась голова, стиснуло холодной рукой горло. Лика побледнела, ей захотелось ухватиться за стену, она боялась, что сейчас упадет.
Она попыталась дотянуться до стены — но рука соскользнула, и Лика нечаянно оперлась на большую икону — кажется, это была часть Царских врат, изрядно потрепанная, облупившаяся. Почему-то у Христа не было глаз, как будто их выцарапали.
Стоило ей дотронуться до иконы, как стало темно в глазах, и Лика опять оказалась на границе двух измерений, в них обоих — царила темнота, только раздавались слабо различимые голоса. Кто-то выкрикнул что-то, ему ответили резким, неприятным смехом. Потом закричала женщина, заплакал ребенок, Лика услышала какие-то ругательства на непонятном языке. Язык, как ей показалось, принадлежал к восточной группе, гортанный. Потом она услышала тихий голос, который читал тягучую молитву на странном языке, близком к русскому. И снова — смех, и снова — тихий юный голос:
Божиим же Духом просвещен,
Святороднаго племене свят был еси,
И, мученическим венцем увязся,
В чертозе Небеснем водворяешися.
