— Ярош! Послушай, Ярош! Погоди же!
Бирюк и не думал останавливаться. Шагал и шагал себе.
— Эй, погоди! Ну, погоди же! — Рыцарь несмело коснулся плеча разбойника.
Неожиданно Ярош резко повернулся:
— Что ты тянешься за мной, будто хвостик? Пошел бы поглядел, что там на телегах.
— Я… Ну… То есть, я хотел сказать…
— Все. Сказал. — Лесной молодец прищурился, ухмыльнулся, показывая выбитый резец. — Делом займись, пан рыцарь.
— Так ты не…
— Обиделся?
— Да! Я думал…
— Ты опять думал? — нахмурился Ярош. — Прекращай. Пустое занятие. Лучше погляди что да как. Может, что необычным покажется. А после поговорим.
Годимир вздохнул с облегчением:
— Хорошо. Погляжу.
Он остановился у кромки горелого пятна. В самом деле, что-то не так. Не может свежая трава так гореть. Это же не стерня, высушенная жарким солнцем к концу серпня[10]. Тем более, второго дня дождь шел. Да не просто дождь — ливень с громом и молниями.
А если бы горело перед дождем, сильные струи разбили бы пепел, размыли бы его, развезли по округе, а то и вовсе снесли бы — вон как ложбина уходит под гору. Не иначе поблизости яр или речка, сбегающая с гор. Но если человеку столь сильное пламя развести не под силу, то остается предположить лишь одно…
Молодой человек никак не мог решиться выговорить это слово. Даже мысленно, будучи уверенным, что никто его не услышит, не поднимет на смех.
Нет, чтобы решиться, нужно подыскать еще доказательства. Весомые и неоспоримые.
Марая сапоги жирной черной гарью, он двинулся к ближайшей телеге.
Прежде всего, следует осмотреть трупы, если таковые найдутся.
Они нашлись. Прямо в телеге, поверх каких-то тюков, обугленных коробов, тряпок, мешков муки, превратившейся в черные спекшиеся комки. Четверо взрослых и трое детей.
Рыцарь наклонился над верхним телом. Ни лиц, ни волос разобрать невозможно — пламя не пощадило. Сквозь расползшиеся губы белеет оскал. Судя по зубам, труп принадлежал молодому мужчине. Не старше самого Годимира. А если и старше, то на два-три года, не больше.
Посмотреть бы, кто там еще, но уж больно неохота руки марать. Если копоть так воняет, то и липнуть к рукам она должна тоже, не приведи Господь!
А почему смрад кажется таким знакомым?
Вот загадка!
Где же он мог его слышать? Вернее, чуять. А еще вернее, обонять… Или как там правильно?
— Ну, что скажешь? — окликнул Годимира разбойник.
— Я бы не рубил с плеча, но… — искренно отвечал рыцарь.
— Думаешь, дракон?
Слово, которое так боялся произнести драконоборец, прозвучало.
— Ты сказал, — вздохнул он. — Не я.
— Еще бы мне не сказать, — оскалился Бирюк. — Что ты еще, пан рыцарь, можешь подумать? Огнь, палящий даже мокрую траву. Трупы. Скотины нет…
— Дракон мог сожрать волов и коней.
— Ага. А людей сложил в телеги и пожег.
— Люди могли сидеть на телегах, когда гад напал. Там и смерть приняли.
— Могли. Только не думаешь ты, что горящий человек кинется прочь из повозки, вместо того чтобы в кучу сбиваться, словно овцы?
— Ну-у… — Годимир пожал плечами.
— Это раз, — беспощадно продолжил Ярош. — Ярмо разбито. Ладно, елкина ковырялка, положим, быки с перепугу взбесились и вырвались. А гужи на конской запряжке кто разрезал?
— Ну…
— Погоди. Еще не так нукать начнешь. Там на дороге следы верховых. Много. Больше десятка. Гораздо больше, но точно сказать не могу — они топтались на одном месте долго. Кое-кто спешивался…
— Стой! Теперь ты погоди и меня послушай! — Годимир хлопнул себя по лбу. Чуть более звонко, чем изначально намеревался, а потому поморщился, но продолжил: — Вонь. Я вспомнил, где я в первый раз ее учуял!
— И где же? — Разбойник глянул немного насмешливо, с чувством превосходства опытного, умудренного жизнью человека.
— В Ошмянах. В королевском замке!
— Неужто, елкина ковырялка, Доброжир так провонялся?
— Не смейся. Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Этот смрад стоял в спальне королевны Аделии после ночного пожара. Пожар-то ты помнишь?
— Помню, — как бы нехотя согласился Ярош.
— Помнишь, как из окна пламенем бабахнуло?
— Помню. Что ж не помнить?
— Так вот нас поутру водили туда… Ну, то есть в спальню королевны.
— Высоко ж тебя занесло, пан рыцарь, — хмыкнул разбойник.
— Каждому свое, — в тон ему весьма ядовито откликнулся Годимир. — Комната выгорела почти вся. Все как есть… Сундуки с платьями, кресло, кровать с балдахином…
— Ты, пан рыцарь, про огонь давай. Мне как-то без разницы — комод у Аделии был или сундук, и сколько в нем нарядов хранилось.
— Хорошо. Про огонь так про огонь. Выгорело там все. И копотью покрылось. Такой же черной да жирной, как и эта, — рыцарь кивнул на обугленную телегу.
Ярош задумался. Почесал бороду. Недоверчиво прищурился:
— И ты думаешь — это все дракон учудил?
— Как пить дать!
Бирюк вздохнул:
— Ты ж сам видел. Вымерли они. Нет бессмертных на этом свете. Хоть букашка-таракашка, хоть дракон, а все умирают.
— Абил ибн Мошша Гар-Рашан в «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным», — терпеливо пояснил Годимир, — упоминает о немыслимой продолжительности жизни драконов. До тысячи лет. И возможно, это не предел. И архиепископ Абдониуш, составитель знаменитого «Физиологуса», с ним согласен. Он даже отмечает, что сказки о бессмертии драконов и пошли от их долгожительства.
— Да? — Ярош в растерянности полез пятерней в затылок. — Так ты хочешь меня убедить, дескать, Запретные горы — край непуганых драконов?
— Убедить? Да упаси меня, Господи! Не веришь — не надо. Просто все один к одному сходится.
— Сходится, да не все. Есть одна отметочка, которая все твои выдумки о драконе, пан рыцарь, перебьет в одночасье. Как меч хворостину.
— Что ты говоришь? И какая?
Ярош успел только раскрыть рот, как громкий топот копыт, донесшийся от перелеска, заставил его круто развернуться, натягивая лук.
Прямо к ним мчались галопом, горяча могучих коней шпорами, три рыцаря.
